Япония без вранья. Исповедь в сорока одном сюжете - [21]

— Ты прямо священник какой-то, — то и дело говорит мне двоеженец. — С тобой все заботы забываешь.

Я не очень понимал, что они получают от меня такого, чего нельзя получить от друга. А потом понял: у них просто нет друзей. Есть партнёры, есть клиенты, есть конкуренты. Есть, наконец, родственники, с которыми их тоже связывают вполне регламентированные отношения. А вот друзей нет. Друзья есть у бизнесменов другого толка — как, например, у моего приятеля, который держит велосипедный магазин недалеко от моего дома.

В его мастерской стоят стулья и скамейки, у него всегда полно народа, пепельница полна окурками разных марок, а старушки, которым он латает шины, кричат на него, чтобы он взял у них побольше за работу: тебе, мол, тоже на что-то жить надо.

Друзья есть и у моего автомеханика, он же торговец антиквариатом, он же местный центр распределения брошенных котят, у которого над мастерской даже нет вывески — все в округе знают, кто он и чем занимается.

У этих двоих как раз нет ни партнёров, ни клиентов, ни конкурентов. Большинство приходящих состоят с ними в страшно запутанных отношениях с бесконечными взаимными услугами, куплями-продажами да одолжениями, в которых без пол-литра не разберёшься. Отношения между ними и завсегдатаями настолько близкие, что со стороны даже начинаешь думать, что все они родственники.

Оба живут если и не бедно, то довольно скромно, и потому с точки зрения моих учеников они, конечно, торговцы никудышные. Но им не нужны вторые жёны в Таиланде, им не нужны благодарные приживалы из бедной Азии, не нужен им и я — а если и нужен, то совсем в другой функции.

Без моих учеников — двух первых персонажей — не было бы никакого Великого Японского Экономического Благоденствия второй половины прошлого века. Если бы не люди такого толка, наверное, не было бы и пресловутой глобализации. Ну а если бы не двое вторых, я бы, наверное, не стал сейчас жить в Японии.

Жалко, что таких, как вторые, становится меньше с каждым годом. А вот то, что бизнесмены нового толка нуждаются и в таиландских деревнях, и в благодарных приживалах, и в равноправных дружеских разговорах с пареньком из России, что они добирают у иностранцев именно то, что они сами всем своим существованием отрицали и уничтожали в Японии, — ощущение принадлежности к тесной общине нуждающихся друг в друге людей, — вот это забавно.

21. КОГДА ПОЛЕЗНО ДАВАТЬ В ЗУБЫ

Здание было в пять этажей и без единого окна. Каждый этаж до потолка был заставлен картонными коробками с нераспроданными полотенцами, которые свозили сюда со всей Японии. Я — безденежный студент с договором на неделю — и ещё семеро парней на полной ставке с безнадёжностью в глазах ходили по этому полотенечному лабиринту, собирали снова востребованные где-то полотенца и относили их на второй этаж к весёлым тёткам, которые готовили их к отсылке.

Тётки были веселы, потому что были домохозяйками за сорок, все замужем и с уже подросшим потомством, подрабатывали из чисто японской жажды деятельности, тарахтели без умолку, хохотали и — хоть и без особой цели — заигрывали с парнями. Полотенцам, наверное, тоже было неплохо, особенно тем, которым давался новый шанс. Гораздо угрюмее выглядели парни. Три часа утром и ещё четыре после обеда они ходили поодиночке в поисках нужного полотенца. В обеденный перерыв вся компания отправлялась в магазины неподалёку — но почему-то тоже поодиночке — купить готовую еду в коробочке, которая съедалась в полном молчании, после чего каждый углублялся в чтение порнографических журналов, подборка которых стояла на единственной полке комнаты для отдыха. Насколько я смог выяснить, после работы они шли домой — на скудную зарплату особенно не развернёшься — и проводили время, глядя в телевизор.

В первый день в обед я ещё пытался разговорить одного из них, самого молодого, крепко сбитого парня с квадратной челюстью и крашеными волосами, но все ответы были односложными, я довольно быстро отчаялся и тоже взял себе с полки журнал. Минут пятнадцать я разглядывал японские прелести, как вдруг крашеный, который всё это время сидел, будто в раздумьях, резко повернул ко мне голову и спросил с подозрением в глазах:

— А у тебя небось большой?

Я расхохотался, но он и глазом не моргнул. Сразу посерьёзнев, я объяснил, что не так уж, да и не в размере дело. Но подозрение у него в глазах осталось.

Следующие дни я старался особенно не высовываться, но всё же не мог отказать себе в удовольствии пошутить с весёлыми тётками каждый раз, когда относил им очередное полотенце. Крашеный, который, очевидно, был до того у них любимцем, отодвинулся на второй план. На пятый день он не выдержал, остановил меня в коридоре пьяный от ярости, проорал что-то про студентов-выпендрёжников и сказал, что сейчас будет бить мне морду. Затем отвёл кулак назад, но почему-то так и не ударил. Опустил было кулак, но сразу поднял его снова. И опять опустил. На третий раз я схватил его за обе руки, и он, хотя был уж точно не слабее меня, почему-то сразу обмяк и так и стоял, глядя на меня. Подбежали остальные, нас разняли, и я немедленно подал в отставку со своей высокой должности.