Япония без вранья. Исповедь в сорока одном сюжете - [20]

Я вдруг вспомнил одного своего приятеля-латыша из маленькой деревни недалеко от эстонской границы, человека неглупого, отзывчивого и в высшей степени достойного. Как-то раз мы разговаривали за бутылкой о России, её вечных проблемах и сложной истории, и он вдруг заявил:

— Знаешь, вот настоящий, стопроцентный русский — это мужик нормальный. А вот когда у человека намешано всего — еврейского там, польского, не знаю, так, что хрен разберёшь, — тогда вот точно туши свет. От этих полукровок все ваши проблемы.

— Слушай, — сказал я, — но я ж как раз такой полукровка и есть. Отец у меня еврей, у матери тоже всё непросто, а дети так и совсем японцы. Что, значит, от меня все проблемы, что ли?

Приятель отпрянул на мгновение, потом развёл руками, показывая, что такой реакции от меня совершенно не ожидал, и сказал:

— Ну ты чего, совсем, что ли… Я ж не про тебя!

С лидером мотоциклистов мы поговорили ещё минут десять, договорились, что они не будут больше ездить вокруг нашего дома и что когда-нибудь мы все вместе сходим и выпьем, чтоб ни у кого не оставалось дурных чувств. Они действительно больше ни разу не появились. Хотя, к сожалению, пить меня тоже не позвали.

За эти десять минут я так и не понял, что было у этого парня в голове. И почему человек, казалось бы, бросающий вызов обществу, был готов призвать на помощь своего главного врага — стража порядка. Но главный вопрос, который мучает меня до сих пор, — это почему люди, которые готовы запросто мешать всем, при этом вовсе не имеют в виду мешать конкретно мне. Почему все полукровки — сволочи, а вот тебе, брат, последнюю рубашку отдам. Наверное, я просто не могу понять, где грань между категорией и индивидуумом.

Понять бы…

20. КОНСКИЙ НАВОЗ И ГЛОБАЛЬНАЯ ЭКОНОМИКА ЧУВСТВ

На землетрясении в Кобэ двести миллионов заработали. Большая часть, конечно, боссу досталась, да только мне тоже малость перепало. Он, понимаешь, в налогах не больно силён, даже в университете не учился, вот и говорит мне: давай-ка, мол, настрочи мне декларацию как следует, ты ж раньше в мэрии работал, знаешь, что там и как. А я, что, дурак что ли? Сразу говорю ему: «У меня, знаешь, в списке обязанностей такого не написано». Он поглядел на меня, поглядел, да и сдался: десять миллионов мне отписал, за услуги. Вот на них я себе ресторан в Таиланде и купил, жену завёл вторую, ребёнка.

Жена потом, правда, в Бангкок сбежала, к любовнику, а ребёнка мне оставила — у них там это дело обычное. А мать её мне сразу новую подыскала, из той же деревни. Молоденькую.

С этого землетрясения даже не знаю, сколько сделаем — отсюда всё-таки далековато, — да, наверное, тоже не мало: у босса вон уже вторую неделю улыбочка с лица не слезает.

Мой частный ученик, толстый и низенький малый уже за пятьдесят, который в молодости ходил в Гималаи и до сих пор может без верёвки взобраться по тринадцатиметровой стене Осакского замка, гордо называет себя торговцем. Окончив университет, он было устроился на работу в мэрии, но выдержал всего несколько лет — донимало и слепое равнение на прецеденты, и ещё то, что и отец, и дед — оба мелкие торговцы — презирали его за бесхребетный выбор. Уволившись, он устроился в фирму, торгующую подержанной строительной техникой — бульдозерами, кранами, тракторами. И с тех пор в нарочито потрёпанной одежде объезжает строителей, оказавшихся на грани разорения, за гроши скупает у них старую технику, и продаёт её раз в десять дороже в азиатские страны. Но после каждого землетрясения гораздо выгоднее торговать с поражёнными регионами.

— Наживаемся, говоришь, на чужой беде? Ну да. А чего плохого? Мы же торговцы, должны деньги зарабатывать. Работа у нас такая.

Другой мой ученик — уже глубокий старик, приезжающий на урок на новеньком «Мерседесе». Родился он в семье, которая много поколений занималась изготовлением сакэ — ничего грандиозного, просто лавка в торговом квартале. Разбогател старик во время войны, когда его приписали к кавалерийскому полку самого императора, отчего в боях ему участвовать не пришлось, и он проводил много времени в конюшне, вычищая боксы, причём без грамма спиртного во рту — риса в полку было вдоволь, но сакэ по военному времени было не достать. Однажды зимой, когда он валялся на сене да глядел на кучу конского навоза, который довольно долго хранит тепло, ему пришла в голову мысль — готовить в навозном тепле закваску для сакэ. Идея сработала, он быстро наладил производство, снабжал ценным продуктом вышестоящих чинов и скоро уже заведовал снабжением полка. Когда война кончилась, он прибрал к рукам пару вагонов кожаных сапог, которые не успели отправить на фронт. Распродал их на чёрном рынке босому народу, сделал на этом целое состояние, учредил сеть магазинов, продающих китайскую пластмассу по сто иен за штуку, благодаря чему сильно поубавилось количество мелких лавочек в торговых кварталах, и теперь к нему постоянно приезжают пожить дети китайских партнёров, старающиеся поступить в японские университеты.

Оба торговца приходят ко мне каждую неделю, но не для того, чтобы учить языки, — это только предлог. Они приходят просто поговорить.