Янычар и Мадина - [55]

Мадина бежала и думала, что совсем недавно, несмотря на то, что в ее жизни не случилось настоящего счастья, она была рада видеть бесконечно встающее и заходящее солнце, ей нравилось наблюдать за сменой времен года. Но если сейчас не свершится то, чего она желает всем сердцем, ей никогда больше не придется радоваться ни природе, ни людям, ни себе самой!

Мансур дышал, хотя не двигался и не приходил в сознание. Ильяс и Хайдар сидели рядом и выглядели понурыми; было видно, что за все это время они не перемолвились ни единым словом. Мадина заставила себя солгать, сказав, что Гюльджан сделает все возможное и вернет Мансура к жизни. Мальчики сразу воспрянули духом и побежали выполнять поручение.

Хайдар сказал, что щит можно сплести из ивовых веток, используя палки, веревки и ремни. Как всякий черкес, он носил с собой необходимый инструмент, и они с Ильясом взялись за дело.

– Стало быть, ты тоже турок? – Спросил Ильяс младшего брата, и тот с достоинством ответил:

– Я – черкес. – И, подумав, добавил: – Как и ты.

– Или мы оба турки, – сказал Ильяс, а после заметил: – Впрочем, это не важно. Главное, что мы братья.

– Ты едешь воевать?

– Не знаю, – задумчиво промолвил Ильяс. – Я бы хотел остаться с отцом.

– Моя мать очень хорошая, – заметил Хайдар. – Она всегда любила нашего отца.

– Я это понял.

Они продолжали работать в молчании, однако теперь чувствовали, что стали намного ближе друг другу. Подоспевшая Гюльджан с одобрением отозвалась о том, что они сделали, и распорядилась отнести Мансура в хижину.

– Ты сумеешь помочь? – Спросила Мадина старуху, когда они шли следом за мальчиками, тащившими носилки.

– Не знаю. Аллах держит нить его жизни в своих руках. Пока еще держит. Мне нужно с ним поговорить.

– С Аллахом?

– С Мансуром. Я дам ему сильное питье: если его голова и сердце выдержат, он очнется. А если не выдержат – его смерть будет на моей совести.

Мадина взмолилась:

– He говори так, Гюльджан! Скажи, что он не умрет!

– Не скажу, – отрезала старуха. – На моих руках умерли многие, их было почти столько же, сколько и выживших. У нашего Бога есть очень точные весы, но человек этого не замечает, потому что ему свойственно не только горевать и отчаиваться, но и надеяться, верить.

Когда они дошли до хижины, Ильяс сказал, что ему придется вернуться в аул и доложить о случившемся своему командиру. Мадина не возражала, только погладила его по руке. Она надеялась, что у нее еще будет время поговорить с ним спокойно, без отчаяния и душевного надрыва. Хайдар остался с матерью.

Гюльджан приготовила тягучую, мутную настойку и, решительно разжав зубы Мансура, влила жидкость ему в рот. Он судорожно глотнул, но не захлебнулся и через какое-то время пришел в себя. Гюльджан резко отстранила Мадину и наклонилась над ним.

Мансуру казалось, что его лицо и тело заледенели, будто он лежал в глубоком сугробе. Он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Открыв глаза, янычар увидел женщину – она была очень старой – и тут же вспомнил, что совсем недавно рядом с ним была другая – молодая, с глубокими, прозрачными синими глазами. Незнакомка протягивала к нему руки – то ли хотела помочь, то ли звала к себе. Она пригрезилась ему в то ужасное мгновение, когда он падал вниз.

– Что ты чувствуешь? – Спросила старуха.

Мансур хотел ответить, но не смог. Тогда Гюльджан безжалостно тряхнула его, и по телу Мансура растеклись волны боли.

– Что ты ощущаешь? – Повелительно повторила она.

Он с трудом разомкнул губы и произнес одно-единственное слово. Гюльджан повернулась к Мадине.

– Что он сказал?

– Что чувствует боль.

– Где? Спроси у него!

Мадина выполнила ее просьбу, после чего ответила:

– Везде.

– Это очень хорошо.

Старая черкешенка обследовала тело янычара своими высохшими, морщинистыми, покрытыми коричневыми пятнами руками.

– Спина повреждена, но, к счастью, не так сильно, как я думала. Переломов много, и еще неизвестно, что там у него внутри! Подождем до завтрашнего утра: если ему не станет хуже, возможно, он выживет. А сейчас мне нужны сырые, еще теплые овчинки, – сказала Гюльджан и обратилась к Хайдару – Ступай к Хафизе и скажи: пусть не жалеет баранов!

Остаток дня они просидели в хижине. Мансур уснул или впал в забытье после того, как старуха плотно обернула его руки и ноги свежими шкурами, раны обложила курдюками,[37] а царапины смазала целебной мазью. Гюльджан запретила тревожить больного и разговаривать с ним. Она сказала Мадине, что шкуры, высохнув на теле, превратятся в подобие твердого панциря, в котором Мансуру предстоит пролежать долгие недели.

– Ты боишься смерти, Гюльджан? – Спросила женщина.

– Смерти боится тот, кому жизнь приносит радость. Я слишком стара, чтобы радоваться чему бы то ни было.

– Говорят, будто ты ушла от людей и поселилась здесь из-за любовной истории. Это правда? – Мадина вопрошающе посмотрела на старуху, и та ей ответила, неотрывно глядя на огонь:

– Правда. Это история жизни, жизни, которая, как ни странно, всегда и есть история любви. Но она произошла так давно, что кажется легендой даже мне самой! А еще всякая жизнь – это выбор. Потому выбирай, Мадина, выбирай, пока жива и пока есть из чего выбирать!