Януш Корчак - [3]

После войны мы узнали сперва только о подвиге Януша Корчака. По миру прошла легенда о Корчаке, необходимая тогда людям как воздух: скорбная и правдивая, она на время заслонила от нас невысокого человека с детскими голубыми глазами, застенчивого и одновременно наделенного железной волей, каким был в жизни "старый доктор".

Не святого - он не любил высоких слов, - а просто человека, подвиг которого продолжался не только несколько последних часов или дней, а больше полстолетия, с семи лет, когда он впервые (как все дети, сердцем, а не умом) понял, что сделать мир счастливым без создания справедливой школы нельзя. В его школьном дневнике осталась запись: "Чувствую, во мне сосредоточиваются неведомые силы, которые взметнутся снопом света, и свет этот будет светить мне до последнего вздоха. Чувствую, я близок к тому, чтобы добыть из бездны души цель и счастье".

Позже Януш Корчак писал о себе проще и с каждым годом скупее, но тогда его, видимо, затопило новое - непонятное ему самому, требовавшее необыкновенных, торжественных слов.

Ребенком он порой чувствовал непосильную ответственность реформатора мира, а взрослым, стариком почти, воспринимал окружающее с цельностью ребенка, не анализирующего, а "пьющего" все - природу, воздух, людей, первый снег, луч солнца.

Подвиг Корчака возникает перед нами заново не как чудо, а как естественное продолжение всей жизни - сейчас, когда мы читаем его повести и сказки, педагогические труды.

...Продолжим рассказ о последних месяцах и днях Корчака.

Дом сирот переводили в гетто. Корчак поднялся в свою комнату на чердаке, как всегда осторожно отворив железную дверь, чтобы не вспугнуть воробьев и голубей.

Он попрощался с комнатой, где десятилетия жили птицы, и он, и больные дети, - такие, как полупарализованная Наця, нуждающаяся в постоянном уходе, - где родились король Матиуш и маленький чародей Койтусь: кто будет кормить воробьев крошками и кто поможет Матиушу, если тот снова попадет на необитаемый остров или ему будут угрожать другие беды?..

В сказки он верил и в чудо верил, может быть, даже до последних секунд жизни, но это не мешало ему ясно видеть все горе той, детской половины мира, ради которой он жил.

Это были не розовые сказки, не те, что заслоняют правду.

В Варшаве и сейчас существует Наш дом, им руководят верные последователи Корчака. Там по-прежнему отмечают праздники, которых нет больше нигде на свете, например, День Первого Снега, Праздник Самого Длинного Дня, когда можно не спать всю ночь.

И стоят невидимые - в углах, у стен - тени сожженных фашистскими палачами детей, которые, должно быть, вернулись сюда, - куда же еще?

Детский дом переводили в гетто, и пан Залевский, сторож Дома сирот, решил переселиться за стену вместе с детьми.

Он сказал: "Я и там пригожусь". В августе Залевского расстреляли во дворе Дома сирот.

Детский дом жил по-прежнему. Как всегда, действовали суд и сейм - самоуправление, издавалась газета. Стефания Вильчинская, ученица Корчака, оставшаяся в гетто с ним и ребятами, учила детей.

Корчак много раз повторял, что в жизни ребенка драгоценны каждый час и каждая секунда. В книге "Право детей на уважение" он писал: "Берегите текущий час и сегодняшний день... каждую отдельную минуту, ибо умрет она и никогда не повторится. И это всегда всерьез: раненая минута станет кровоточить, убитая - тревожить совесть. Мы наивно боимся смерти, не сознавая, что жизнь - это хоровод умирающих и вновь рождающихся мгновений".

Сама история Дома сирот в варшавском гетто свидетельствует, как глубоко в этом был убежден Корчак. Он делал все невозможное - ничего возможного уже не оставалось, - чтобы каждое мгновение было здесь чуть счастливее, нет, не счастливее, а чуть менее страшным. До последнего дня в классах шли уроки, репетировалась пьеса - сказка Рабиндраната Тагора "Почта".

Корчак писал в дневнике:

"Пасмурное утро. Половина шестого. Кажется, день начинается нормально. Говорю Ганне:

- Доброе утро.

Она отвечает удивленным взглядом.

Прошу:

- Ну, улыбнись же.

Бывают бледные, чахлые, чахоточные улыбки".

Надо было "извлечь из своей души" силы жить и дать их двумстам обреченным детям; насколько это труднее, чем самому умереть.

Сотни людей пытались спасти Корчака. "На Белянах сняли для него комнату, приготовили документы, - рассказывает сотрудник Корчака Игорь Неверли. - Корчак мог выйти из гетто в любую минуту, хотя бы со мной, когда я пришел к нему, имея пропуск на два лица - техника и слесаря водопроводно-канализационной сети. Корчак взглянул на меня так, что я съежился. Видно было, что он не ждал от меня подобного предложения... Смысл ответа доктора был такой... не бросишь же своего ребенка в несчастье, болезни, опасности. А тут двести детей. Как оставить их одних в запломбированном вагоне и в газовой камере? И можно ли все это пережить?"

...В комнате Корчака - не той, на чердаке, откуда виден был весь мир, а в гетто, рядом со спальней, - лежали больные дети и отец одной из воспитанниц, умирающий портной Азрылевич. Больных становилось все больше, и ширма, отгораживающая стол Корчака, придвигалась, вжимая хозяина комнаты в стену, надвигалась, как знак приближения конца.