Янтарный сок - [9]
Шрифт
Интервал
их ветер поднимал, как знамя…
В ее глазах
слились в игре неповторимой
янтарь луны
и изумруд неуловимый
морской волны.
Вот Дафну Купидон свинцовой
стрелой настиг,
лишив красавицу покоя
в тот самый миг.
Она в необъяснимом страхе,
как лист, дрожит,
через ручьи, через овраги,
как лань, бежит…
А Купидон? Кует он мести
коварный план,
и в этом (здесь сказать уместно) —
он не профан.
Стрелою ранен золотою
бог Аполлон:
увидев Дафну, красотою
ее сражен.
Он полон клятвенных признаний
и нежных слов.
И, встретив раз, горит желаньем
увидеть вновь.
Любим ли он? Увы, сомненье
его грызет:
мольбам, увы, она не внемлет,
он не поймет,
чем вызван страх ее. Терзаясь,
спешит за ней —
она же, с ветром состязаясь,
быстрей, быстрей!
О, если б Дафна обернулась
к нему хоть раз,
и Аполлону бы взглянула
на миг в глаза —
читатель, не было б погони…
Ты был бы рад.
И не пришлось бы Купидону
торжествовать.
Бедняжка Дафна! Ей испуга
не превозмочь.
Как от врага, она от друга
несется прочь.
За нею Аполлон. Надеждой
он окрылен.
В мечтах уже плеч Дафны нежно
коснулся он.
Меж ними тает расстоянье,
вот обожгло
ее щеку его дыханье
и, быть могло,
уж руку протянул за Дафной,
ликуя, бог,
еще бы миг — стан нимфы властно
обнять бы мог
бог гордый Солнца… Здесь погоне
пришел конец.
«Спаси, спаси от Аполлона
меня, отец!»
Так Дафна к богу рек взмолилась.
Призвал Пеней
всех рек, ему подвластных, силу
на помощь ей.
Причину ль тайного испуга
он угадал
иль Аполлону дать в супруги
дочь не желал —
его веленьем образ девы
исчез навек,
чтобы расти лавровым древом
у ложа рек…
(Знать, боги не были всевластны:
могло на миг
порой и их коснуться счастье
и стать для них
таким же мнимо-достижимым
как для людей —
сгореть, сгореть невозвратимо
в огне страстей.)
У древа-Дафны бог могучий
застыл в слезах.
Его лицо темнее тучи.
В его глазах
слились отчаянье и нежность,
припав к стволу,
он повторяет безнадежно:
«люблю, люблю…»
Ссора
Амур и Эрос, братья-близнецы
замешаны в горячей ссоре.
О том, кто всех сильнее (вот глупцы!)
ведут они бесплодно споры.
Звенит Амур: «Когда б своей стрелой
сердца не поражал я так умело,
скажи, где б жертвы брат ты, братец мой?»
Насмешка эта Эроса задела
(а был он, надо вам сказать,
горячего и вспыльчивого нрава,
и за себя не медлил постоять):
«Гордиться так имеешь ли ты право?
Мальчишка ты! Придуманный людьми,
силен ты только в их воображенье.
Я ж властвую с тех пор, как создан мир.
Я — жизнь сама. Я — жизни продолженье!»
Амур смеется: «Ты — сильней меня?!
Паришь ты, Эрос, лишь в животном мире.
Над человеком же — власть мне дана.
Лишь я, Амур, воспет поэта лирой!»
Рассержен Эрос: «Разум у людей
отнять, их одурманить — ты способен;
но удержать во власти их своей
ты без меня, без Эроса, попробуй!»
Был Гименей, старик, но полный сил,
свидетелем случайным этой ссоры.
С досадой молвил он: «Уймите пыл!
Властители!.. Мне с вами только горе:
коварны вы, и узников не раз
отнять у Гименея вы готовы;
им счастья обещаете мираж…
И что ж? Они ко мне приходят снова.
Хоть стонут иногда, что тяжко уз
моих нести им бремя; но поверьте,
что потерять людей — я не боюсь:
вас позабыв, мои они до смерти.
И все же врозь нам жить — никак нельзя.
Вы оба мне нужны; но не как слуги —
как преданные старые друзья.
Не лучше ль руку вам подать друг другу?»
Так мудрый Гименей закончил спор.
Решили близнецы, что будет лучше
совместно покорять людей; с тех пор
Амур и Эрос в жизни неразлучны.
«Прочла на старинных часах я когда-то…»
Памяти В.Л. Савина
«Cada hiere,la ultima mata»
Прочла на старинных часах я когда-то:
«Ранит каждый, смертельно-последний.»
………………………………………………….
На поле он бранном судьбы был солдатом
отвагой богатым, наградами бедным.
Два фронта по-разному бешеных войн.
Два плена — два зверя. Свирепее — свой.
Разили: охрана, мороз, своры псов;
разили удары голодных часов.
Они шли ползком, но безжалостно били…
Он был безоружен, ударам распахнут…
…………………………………………………………
А раны? Присохли, но не залечились.
Дождался других он часов. И без страха,
с надеждою принялся слову служить.
О ранах забыл — так хотелось пожить!
Среди еще пахнувших краскою книг
час бил, но не больно — крылатый, как миг.
Без старых, ему опостылевших пут
на сердце легко: что ни час — Божий дар.
Вдруг стали… Проснитесь, о стрелки минут!
Где он? Где желанного часа удар?
«Пушкин. Лермонтов. Лорка…»
Памяти Юрия Галанскова
Пушкин. Лермонтов. Лорка.
Сколько в самом расцвете
(вспомнить страшно и горько)
сгублено было поэтов.
Взяли в слуги мы атом,
Смерти пыл укротили.
Им — безоружным солдатам —
песни одной не простили.
Потьма. Хмурый край света
Маска. Ланцет хирурга
Снова в нашем столетье
лишились друга.
Музы — поэта.
Январь, 1973 г.
Вулкан
Ю. К. Терапиано.
Покрытый толщею свинцовой океана
и древними, в песок истертыми веками,
он ждал… Но горячо в нем сердце колотилось —
к желанному прыжку накапливал он силы.
Он помнил. Верил. Знал: уже вершиной горной
жил в юных он веках; и с ветром на просторе
под небом воевал; что в этот мир подводный
был сброшен не навек — что будет он свободным.
Он ждал. И день пришел: взорвался в сердце пламень,
вулкан стряхнул с себя всю тяжесть океана
и, с грохотом огонь и камень извергая —
вновь стал вершиной и… застыл, небес касаясь.
Он восторжествовал. И восхищенно люди
взирают ввысь к нему — раскованному чуду.