Янтарные цветы - [72]

Мистер Вега: Силы небесные, кто тут дает показания – вы или Тесса? Хотите сказать, она себе «напророчила» такое будущее? Может, приплетете сюда карму и еще какую-нибудь чушь собачью? Вот сукин сын!

Судья Уотерс: Спокойно, мальчики.

19 дней до казни

Мы с Террелом дышим разным воздухом. Это первая мысль, которая приходит мне в голову. Потом я начинаю гадать, сколько матерей и жен прикладывались губами к разделяющему нас мутному стеклу.

Первое, что я чувствую, – стыд. До этой минуты я ни разу толком не рассматривала его лицо. Ни в зале суда, когда он сидел в двадцати футах от меня, ни по телевизору, где о нашем деле трезвонили как о каком-нибудь звездном браке, ни на зернистых фотографиях в газете.

Его глаза – налитые кровью дыры. Кожа – блестящая черная краска. С глубокими оспинами. По подбородку, словно молоко, стекает шрам от ножевого ранения. Я смотрю на его шрам, а он смотрит на мой. Проходит больше минуты, и наконец Террел снимает трубку. Жестом просит меня сделать то же самое.

Я снимаю ее и крепко прижимаю к уху, чтобы Террел Дарси Гудвин не заметил моих трясущихся рук. Он сидит в крошечной каморке по ту сторону стекла. Небольшой кондиционер у меня над головой накачивает комнату холодным воздухом, и кажется, что мне в горло набили колючей бумаги.

– Билли сказал, что вы придете.

– Билли? – невольно переспрашиваю я.

– Ага. Знаю, он терпеть не может, когда его так называют. Но кто-то же должен действовать ему на нервы, правда?

Террел пытается поднять мне настроение. Я натянуто улыбаюсь.

– Откуда ваш?.. – Я скребу ногтем по своему подбородку: будто убийца дразнит, царапает кожу кончиком ножа перед тем, как нанести удар.

– Да ерунда. Попал в дурную компанию, когда мне было тринадцать, – непринужденно отвечает Террел. – Видите, я рано сбился с пути истинного. И вот как кончил. – Не прошло и двух минут, а мы уже говорим о Боге. – Вы веруете в спасителя нашего Иисуса Христа? – спрашивает он.

– Иногда.

– А я вот всегда верю. Мы с Иисусом успели тут здорово подружиться. У нас полно времени: можно хоть весь день напролет беседовать о том, как я просрал свою жизнь. И жизнь своих родных. Мои дочери, сын, жена – все теперь расплачиваются за один-единственный вечер, когда я опять накурился и ничего не соображал. – Он почти касается лбом стекла. – Слушайте, вы очень смелая, раз приехали сюда. Времени у нас немного. Я хочу вам кое-что сказать. Хочу вычеркнуть вас из списка людей, с которыми надо непременно поговорить перед смертью. Вы ни в чем не виноваты. Я не желаю умирать, зная, что становлюсь чьим-то бременем, понимаете?

– Я не должна была давать показания, – возражаю я. – Я же ничего не помнила! Они нарочно все подстроили. Присяжные, сами того не сознавая, увидели во мне своих дочерей.

– А во мне – большое черное чудовище, которое слопало невинных девочек. – Как ни странно, он говорит это без злобы или ехидства. – Я уже давным-давно примирился с этими мыслями. Иначе они сожрали бы меня изнутри. Каждый вечер я слышу крики сошедших с ума. Они разговаривают с людьми, которых здесь нет. Или молчат сутками, неделями напролет, словно от них осталась пустая оболочка, а вместо души или мозгов – большая черная дыра. Я понял, что не хочу так. Я медитирую. Читаю Библию и мистера Мартина Лютера Кинга. Много играю в шахматы – мысленно. Работаю над своим делом. Пишу письма детям.

Он пытается успокоить меня.

– Террел, я давно поняла, что вы ни в чем не виноваты. Но я палец о палец не ударила, чтобы вас спасти. Вы имеете полное право меня ненавидеть.

– Раз вы ничего не помните, почему так уверены в моей невиновности?

– Убийца продолжает дарить мне рудбекии. Разбивает клумбы под моими окнами. Первый раз он их посадил через три дня после вынесения приговора. – Я натянуто улыбаюсь Террелу. – Можете считать меня сумасшедшей. Я бы так и подумала. Так и думаю.

– А я нет. Зло крадется на мягких лапах. «Молча смотрит на город и гавань». Знаю, в стихотворении по-другому. Там крадется туман. Туман, а не зло. Но ко злу это тоже относится. Фары встречной машины видишь, когда уже слишком поздно.

Я пытаюсь выбросить из головы образ чернокожего великана, который сидит на тюремной койке и читает вслух Карла Сэндберга. А за стенами скребутся, точно кошки, спятившие заключенные.

– Когда я впервые вас увидел, – говорит Террел, – вы сидели на трибуне в красивом синем платье и так дрожали, словно вот-вот развалитесь на куски. Я представил, как на вашем месте сидят мои дочки.

– Вот почему вы на меня не смотрели, – медленно произношу я.

Ох, сколько было разговоров об этом Синем Платье. Все хотели высказать свое мнение. Мистер Вега, Бенита, врач, Лидия, даже тетя Хильда. От кружев у меня все чесалось, однако я молча терпела. На суде мне приходилось то и дело непринужденно «смахивать пылинки» с плеч и шеи, чтобы присутствующим не показалось, что меня кусают блохи. Настоящая Тесси никогда бы не надела Синее Платье. «Юбка должна заканчиваться чуть выше колен, чтобы присяжные хорошо видели гипс. Но все прилично, никаких фривольностей. Гипс ведь еще не снимут, так? Можно немного присобрать платье на талии – подчеркнуть худобу. Синий цвет желтит кожу, но это даже хорошо».