Янтарные цветы - [44]
Каблуки сапог отбивают ритм – я поднимаюсь по лестнице. Первая ступенька. Мама. Вторая. Варит. Третья. Земляничный. Четвертая. Морс. Добравшись до мастерской, я распахиваю дверь. Изнутри вырывается теплый спертый воздух. Я открываю панорамное окно и жадно пью уличную прохладу – она похожа на ледяной шот текилы. С ветки на меня храбро смотрит голубая сойка. Я не выдерживаю ее взгляда и моргаю первой.
Беру несколько листов бумаги с пыльной деревянной столешницы – остатки очередного проекта моего братца, приезжавшего недавно на выходные. Мой милый несчастный Бобби. Пишет сценарии для фильмов, практикует холотропное дыхание и всюду таскает за собой сексапильную ассистентку с сережкой в носу. Он уехал учиться в Калифорнию и с тех пор возвращается лишь на праздники и похороны. Наверное, мне следовало поступить так же. Он даже фамилию сменил, обрезал: теперь он – Бобби Райт.
Пальцем вывожу в пыли сердечки. Затем выбираю в шкафчике белый чай и включаю чаеварку. Прислушиваюсь к ее мирному сопению. Замечаю, что запах старого меда напоминает запах пива, и наблюдаю, как два кубика сахара в моей чашке превращаются в песок. Мерри напоследок еще раз жмет кнопку музыкального автомата.
Я всегда любила эту комнату, просто не хотела делить ее с Сюзаннами. А сегодня, по всей видимости, и не придется. Я протираю кульман бумажным полотенцем и с громким щелчком (сойка испуганно вспархивает с ветки и улетает) закрепляю на нем лист бумаги. Начинаю набрасывать складки ткани – карандаш тихо царапает бумагу, словно где-то под полом скребется крыса. Скорее бы приступить к самому главному и сложному. Я вспомнила какой-то узор, когда смотрела на простую хлопковую блузку миссис Штайн, на дряблую обвисшую грудь.
Сюрприз! Я рисую цветы – и не боюсь их. Проходит час. Потом еще один. Надо вывести безумное количество лепестков, да еще этот извивающийся плющ, который объединяет все бутоны – словно какое-то безумное генеалогическое древо. Наконец я наполняю водой бумажный стаканчик и открываю коробку с акварелью. Голубой, розовый, зеленый.
Эти цветы – не рудбекии, нет.
А складки ткани – вовсе не занавеска. И никогда не были занавеской.
Я рисую мамин фартук. Меня не видно, но я там, прячусь под ним. Ткань щекочет мне нос и щеки. Здесь темно и ничуть не страшно: сквозь тонкий хлопок просачивается немного света. За моей спиной – теплое мамино тело.
Я не вижу, что снаружи. Как будто снова ослепла.
Доктор Джайлс осторожно берет мой рисунок за углы – краски еще не успели высохнуть.
Ей пора закрывать кабинет. Все игрушки и книги убраны по местам, настольные лампы горят, но верхний свет уже погашен. Слоник улегся спать в кукольную кроватку и по самые уши накрылся одеялом.
– Ну, что думаете? – говорю я. – Фартук – и есть та занавеска? Значит, она не имеет ничего общего с моим пребыванием в могиле? Значит, все это не имеет никакого смысла?
Мне стыдно за свой нетерпеливый тон.
– Все имеет какой-то смысл, – отвечает доктор Джайлс. – Вероятно, фартук олицетворяет для вас душевное благополучие. Ничего удивительного, что вы подсознательно связали свою первую травму – смерть матери – со второй. Тесса, самое главное сейчас – уничтожить все неизвестные, а это может быть страшно. Если бы вы пришли сюда и объявили, что за занавеской прятался ваш убийца, как волшебник страны Оз… ну, сами скажите, вы ведь не этого ждали?
Именно этого. Я выросла в стране Оз.
Однако про это ей знать не нужно. Как и про то, что от маминого фартука у меня на душе муторно. Ничем не лучше, чем от таинственной занавески.
– Нравятся тебе мистер Вега и Бенита?
Хм, мне кажется – или врач немного ревнует?
– Он ничего, – осторожно отвечаю я. – Они оба ничего.
Взрослые так все усложняют, просто жуть. Что прикажете ему отвечать? Что мистер Вега в подметки ему не годится? Это какое-то соревнование, что ли?
– Если у тебя есть вопросы или сомнения, не держи их в себе. Аль Вега бывает излишне напористым.
А вы, конечно, не бываете!
– Да пока все хорошо. Если меня что-то начнет волновать – обязательно расскажу. – В последнее время мне все чаще хочется успокоить и подбодрить врача и все реже – довести его до белого каления. – Но у меня есть другой вопрос… – Лидия говорит, глупо носить страх в себе – он пожирает изнутри. Впрочем, на ее взгляд, мои заскоки – «это даже круто». – Со мной разговаривала не только Мерри.
– В смысле? Кто еще с тобой разговаривает?
– Остальные Сюзанны… иногда. Те, что лежали в могиле. Я не каждый день их слышу и большого значения этому не придаю… Но Лидия считает, что я должна вам об этом сказать.
– Лидия, похоже, – очень чуткая девушка.
– Да.
– Что ж, начнем вот с чего. Когда впервые с тобой заговорила… одна из Сюзанн? Что она сказала?
– Это случилось в больнице. Как только я очнулась. Одна из них сказала, что клубничное желе – мерзость. Потом я узнала, что так и есть. В него даже сахар не добавляют.
– Понятно, а что еще они говорят?
– В основном предостерегают. Типа, осторожно, будь внимательней. В таком духе.
Мы ведь запрещали тебе читать открытку со свиньей и маргариткой.
– Они пытаются тебя контролировать? Заставляют что-то делать?
