Янтарное ожерелье - [2]
— Откуда прибыли?
— Из Штатов, — сухо отозвался Свенсон.
— А... — протянул бармен.
Свенсон налил еще, выпил и спросил:
— Сколько?
— Два доллара, мистер.
Свенсон извлек из кармана зеленую бумажку.
— О! — удивился бармен. — Пятьсот долларов! Навряд ли я смогу разменять...
Он порылся в кассе и отрицательно покачал головой.
Тогда Свенсон бросил на стойку серебряную монету.
— Сдачи не надо.
На одутловатой физиономии бармена появилась подобострастная улыбка:
— Благодарю, сэр, благодарю...
Не прощаясь, Свенсон направился к выходу.
Когда за ним захлопнулась дверь, бармен заметил, подмигивая:
— Парень с деньгами, видно, а?
— Надо полагать, — согласился одноглазый и, обращаясь к товарищу, позвал: — Пошли, Чарли...
Они расплатились за выпитое и вышли на улицу.
Вдалеке у фонаря маячила высокая фигура. Свенсон брел, слегка покачиваясь.
— Быстрее, Чарли, — шепнул одноглазый.
Вскоре они настигли Свенсона. И прежде, чем тот успел обернуться, одноглазый ударил его ножом в спину.
Американец беззвучно опустился на тротуар.
— Готов, — вырвалось у Чарли.
— Тише, ты, — шепнул одноглазый.
Он стал на колени и начал шарить по карманам убитого.
Чарли ждал, тревожно озираясь по сторонам.
— Что за дьявол, — поднимаясь, пробормотал одноглазый. — Смотри: кроме этого — ничего нет...
На ладони его лежали серебряные часы, бумажная ассигнация и янтарное ожерелье.
— Стоило из-за этого пачкаться, — с досадой произнес Чарли.
— Кто же знал... — пожал плечами одноглазый. — И в нашем деле бывают промахи.
2
В ту ночь Ли Чан спал плохо. Беспокойно ворочаясь на лежанке, он думал о письме, полученном из Пекина.
Там, на родине, люди стали свободными. Теперь Китай — великая и независимая держава. Там нет больше иностранных колонизаторов, нет помещиков и богатеев.
И каждый может строить жизнь по своему желанию.
Об этом писал Ли Чану его дядя Ван Си.
Раньше Ван Си был кули в Шанхайском порту. А теперь он — передовик труда и пользуется заслуженным почетом. Семья его живет в достатке. Все кланяются Ли Чану и зовут домой. Пусть не сомневается: и для него здесь найдется достаточно рису.
Сон бежит от Ли Чана. Он тяжело вздыхает, садится на лежанку.
Конечно, неплохо бы вернуться в Китай. Там можно стать настоящим человеком.
Ну, кто такой он сейчас, здесь, в Сингапуре? Полунищий торговец — не больше. Доход, который приносит ему жалкая лавчонка, мал, очень мал. Его едва хватает на то, чтобы не умереть с голоду. Да и какой доход может принести торговля морскими раковинами и сувенирами для иностранцев?
И все же трудно расставаться с насиженным местом, ох, как трудно.
Сейчас Ли Чану сорок лет. Он вспоминает, как десять лет назад, опасаясь наказания за участие в забастовке, он бежал из гоминдановского Китая, спрятавшись в трюме английского корабля.
Очутившись в Сингапуре, он работал на фабрике, был уличным торговцем, разносчиком газет.
Отказывая себе в самом необходимом, живя впроголодь, он собрал небольшую сумму и купил эту маленькую лавочку, рассчитывая дожить остаток своих дней без нужды.
Но мечты так и остались мечтами...
Ли Чан медленно обводит взглядом стены своей лачуги.
Освещенные тусклым светом коптилки, стоят на полках уродливые фигурки бонз. В углу поблескивает матовый панцирь гигантской черепахи. Пятиконечные высушенные морские звезды давно ждут покупателей...
— К черту! — внезапно решает Ли Чан, — брошу все и уеду.
И от этой мысли ему сразу становится легче.
Вскоре сомнения снова одолевают его.
И он сидит, слегка покачиваясь, размышляя о будущем...
Внезапно раздается стук.
Ли Чан от неожиданности вздрагивает, затем вскакивает на ноги и на носках подбегает к дверям.
— Кто? — тревожно спрашивает он.
— Открывай! Это я, Кривой Джим...
Ли Чан слышит знакомый голос и успокаивается. Он отодвигает засов, открывает дощатую дверь.
В лавку входят двое. Одного из них китаец знает давно. Ему не раз приходилось иметь с ним дело. Время от времени одноглазый приносил ему для продажи разные вещи: добротные бумажники, часы и дамские украшения.
Ли Чан догадывался о занятиях своего клиента, но никогда не рисковал спрашивать его об этом. Тем более, что тот обычно был сговорчив, не торговался по мелочам...
Сейчас Кривой Джим чем-то взволнован. Ли Чан молча следит, как он выкладывает на прилавок часы и небольшое ожерелье.
Часы не привлекли внимания Ли Чана, а вот ожерелье заинтересовало антиквара.
Ли Чан осторожно взял его и поднес к свету.
Ожерелье было причудливой формы. Каждая из девятнадцати бусинок его отличалась одна от другой. И что удивило Ли Чана — на всех гранях были нанесены странные знаки. Очевидно, это были буквы какого-то языка — языка, которого китаец не знал.
Пока антиквар был занят осмотром, одноглазый терпеливо ждал. Его товарищ стоял у входа, куря сигарету.
Наконец Ли Чан поднял голову.
— Сколько? — коротко спросил он.
— Десять долларов, — отозвался одноглазый.
— За ожерелье?
— За все.
— Часы мне не нужны, — мотнул головой Ли Чан.
— Как хочешь, — сказал одноглазый и взял с прилавка часы. Потом протянул руку за ожерельем.
— Разве ты ничего не уступишь? — попробовал торговаться антиквар.
— На этот раз — нет.
Ли Чан на мгновенье задумался. Ожерелье, несомненно, стоило этих денег. Можно неплохо заработать, если... если найдется хороший покупатель.
