Янки при дворе короля Артура - [79]

— Богатство! Настоящее богатство! — пробормоталъ Марко, тяжело дыша отъ сильнаго возбужденія.

— Заработки будутъ рости постепенно, мало помалу, именно, какъ растетъ дерево, а, наконецъ, еще черезъ триста сорокъ лѣтъ врядъ-ли найдется такая страна, гдѣ бы заработокъ мастерового былъ менѣе двухъ сотъ центовъ въ день!

Это ихъ положительно оглушило. По крайней мѣрѣ, въ теченіе двухъ минутъ ни одинъ изъ нихъ не могъ перенести дыханія. Затѣмъ, угольщикъ сказалъ такимъ умоляющимъ голосомъ:

— О, какъ бы я хотѣлъ дожить до того времени, чтобы это увидѣть!

— Да это графскій доходъ! — воскликнулъ Смугъ.

— Вы говорите графскій доходъ? — сказалъ Доулэй;- можно говорить, что угодно, только не лгать; въ королевствѣ Багдемага нѣтъ ни одного графа, у котораго былъ бы такой доходъ. Графскій доходъ — гмъ! Это доходъ ангела!

— Но что же станется со всѣми этими заработками въ тѣ отдаленные дни, когда человѣкъ будетъ заработывать въ одну недѣлю столько, сколько теперь заработываютъ въ пять недѣль? Тогда явятся еще и другія удивительныя вещи. Но скажите мнѣ, братъ Доулей, кто именно каждую весну назначаетъ частный заработокъ для всякаго рабочаго, занимающагося тѣмъ или другимъ мастерствомъ?

— Иногда судъ, иногда городской совѣтъ; но больше всего магистратъ. Вообще можно сказать, что магистратъ назначаетъ размѣръ платы за работу.

— Но неужели одинъ изъ этихъ несчастныхъ не можетъ просить о прибавкѣ платы?

— Гмъ! Вотъ идея! Хозяинъ, платящій ему деньги, одинъ имѣетъ право вмѣшиваться въ это дѣло.

— Настанетъ такое время когда, рабочіе будутъ сами назначать себѣ размѣръ платы и они войдутъ тогда въ силу.

— Хорошія времена! Хорошія времена! Нечего сказать! — прошипѣлъ богатый кузнецъ.

— Но тутъ есть еще и другой фактъ. Въ то время хозяинъ будетъ имѣть право заключить условіе съ рабочимъ только на извѣстный срокъ: на день, на недѣлю, на мѣсяцъ, на годъ, именно на столько времени, насколько это нужно.

— Что?

— Это совершенно вѣрно. Магистратъ не будетъ имѣть права принудить работать человѣка цѣлый годъ, если онъ этого не желаетъ.

— Тогда, въ то время, не будетъ ни закона, ни здраваго смысла.

— Нѣтъ, тутъ будетъ и законъ и здравый смыслъ. Въ тотъ день человѣкъ не будетъ собственностью магистрата или хозяина. Рабочій будетъ имѣть право уѣхать изъ города, когда ему вздумается, если только онъ найдетъ размѣръ платы неподходящимъ! Его не могутъ уже засадить за это, выставить къ позорному столбу.

— Да это будетъ раззореніе, такое время! — воскликнулъ Доулэй съ видомъ полнаго негодованія. — Это будетъ собачій вѣкъ! Вѣкъ полнаго неуваженія къ начальству и къ властямъ! Позорный столбъ…

— О, подождите, братецъ! Не хвалите этого постановленія. Я думаю, что слѣдуетъ непремѣнно его уничтожить.

— Весьма странная идея. А почему?

— Хорошо, я вамъ скажу почему. Всегда-ли человѣка выставляютъ къ позорному столбу именно за уголовное преступленіе?

— Нѣтъ!

— Развѣ справедливо осуждать человѣка на тяжелое наказаніе за небольшую обиду и затѣмъ убить его?

Но отвѣта не было. Я вернулся къ своему первому пункту. Это было въ первый разъ, что кузнецъ не подготовился къ отвѣту. Общество это замѣтило и вышелъ хорошій эффектъ.

— Вы не отвѣчаете, братецъ. Вы только что прославляли позорный столбъ и крайне сожалѣли, что это будетъ уничтожено въ будущемъ. Я полагаю, что позорный столбъ долженъ быть уничтоженъ. Какая польза въ томъ, что какого-нибудь бѣднягу выставятъ къ позорному столбу за какое-нибудь маловажное оскорбленіе, нанесенное имъ кому-либо и которое не имѣетъ въ мірѣ никакого значенія? Толпа же начинаетъ выкидывать на его счетъ какія-нибудь шутки? Развѣ это не такъ?

— Да!

— Развѣ они не бросаютъ въ него грязью и не смѣются до упаду, когда тотъ старается поднять другой комъ и бросить въ нихъ?

— Да.

— Они бросаютъ въ него дохлыми кошками, не такъ-ли?

— Да.

— Но представьте себѣ, что у него нѣсколько личныхъ враговъ въ этой толпѣ — а тамъ и сямъ мужчина или женщина имѣютъ къ нему затаенную злобу — представьте себѣ, что онъ непопуляренъ въ общинѣ за свою гордость, за свою удачу въ дѣлахъ или за что-нибудь иное — тогда въ него полетятъ вмѣсто грязи и дохлыхъ кошекъ камни и кирпичи, не такъ-ли?

— Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія.

— Онъ, конечно, будетъ изувѣченъ на всю жизнь, не правда ли? Челюсти разбиты, зубы выбиты? Или нога сломана, заболитъ, придется ее отнять? Или выбитъ глазъ, а не то и оба?

— Это все правда; Богу извѣстно, что это правда.

— А если онъ непопуляренъ, то можетъ даже быть убитъ тутъ на мѣстѣ, не такъ-ли?

— Конечно! Этого никто не станетъ отрицать.

— Положимъ, напримѣръ, что вы непопулярны или вслѣдствіе вашей гордости, или дерзкаго обращенія, или же вслѣдствіе подозрительнаго богатства, или же по какой-либо другой причинѣ, возбуждающей зависть и неудовольствіе между неимущимъ населеніемъ деревни, то неужели вы не будете считать большимъ рискомъ заслужить такое наказаніе?

Доулэй замѣтно колебался. Я думалъ, что онъ былъ пораженъ; но онъ не выдалъ этого ни однимъ словомъ. Другіе же заговорили съ большимъ чувствомъ. Они говорили, что достаточно видѣли такія зрѣлища, чтобы судить о томъ, что ожидаегъ тутъ человѣка и что они лучше согласились бы быть повѣшенными.