Ян Гус - [17]

Почему мог Гус прийти к столь смелым заключениям, почему удалось ему найти все эти способы поделиться своими мыслями с широкими народными массами?

Да только потому, что он сам вышел из народа и никогда от него не отрывался. Ведь все свое знакомство с жизнью он всегда черпал из опыта людей, окружавших его, он знал их горести и страдания, но знал и красоту их и чаяния. В общем Гус выражал то, что чувствовали и более или менее ясно осознавали его слушатели. Он охватил все это своим разумом, обнажил взаимосвязь между отдельными явлениями, понял систему и порядок, который все это связывал и обусловливал, и выразил познанное в ясных и понятных словах. Другими словами, он сформулировал идеи, отражавшие общие устремления его современников.

Самым большим грехом Г'уса в глазах церкви и феодальных властителей было то, что свои идеи он делал достоянием народных масс, на материале, почерпнутом из их жизни, он создал программу и вернул массам отшлифованную революционную идею. На основе идейной подготовительной работы Гуса родилось могучее и победное гуситское революционное движение.

На одно нужно обратить внимание современного читателя: пусть его не вводит в заблуждение то обстоятельство, что в выступлениях Гуса, так же как в проповедях и сочинениях его предшественников-реформаторов и в аргументации их противников, используются в подавляющем большинстве религиозные понятия и почти исключительно богословский язык. Это может навести на мысль, будто в основе всего, что тогда происходило, в основе всей борьбы лежали чисто религиозные вопросы. Кстати, именно так и пыталось охарактеризовать Гуса и его эпоху большинство старых историков, нередко они это делали умышленно, из политических убеждений, чтобы отвести внимание читателя от социальных тенденций и социального значения Гуса и гуситства. Наиболее значительный из таких историков, Иозеф Пекарж, объявил даже гуситство апогеем средневекового мракобесия, шагом назад, к бредовой мистике. Такого рода истолкованием Пекарж сознательно стремился свести на нет революционный пример одной из славнейших эпох нашего прошлого.

В действительности было иначе. Правда, Гус и другие трибуны того времени пользовались, за небольшими исключениями, упомянутыми нами религиозными понятиями и терминологией библии, но почему? Потому, что средневековье не имело другого языка для выражения своей философии, этики и даже общественных юридических взглядов, кроме богословского лексикона. Только для материальных понятий и для основных взаимоотношений между людьми существовали «светские слова», для обозначения же почти всех отвлеченных понятий слова заимствовали из Священного писания и богословских трудов. Это было связано с тем, что вся официальная культура и идеология с самого начала христианского общества находилась в руках церкви, которая, естественно, прибегала к богословской терминологии. С помощью религиозных понятий средневековый человек выражал все, буквально все — и свои социальные, и экономические, и политические взгляды и программы. Понятно, что тогдашняя антифеодальная и антицерковная идеология пользовалась тем же словарным запасом, потому что другого не было. Важно, однако, не то, какими средствами выражались эти взгляды, важно что они выражали!

В идеологической борьбе, которую вел Гус, возникало, конечно, немало проблем чисто теологического характера, такие, как проблема толкования отдельных богословских выражений и понятий и так далее, но опять-таки все это не было чисто богословскими вопросами.

Таким был, например, вопрос, как толковать понятие «церковь»? Гус утверждал, что церковь — не видимый собор священников с папой во главе, как гласило римское вероучение, но невидимое сообщество (следовательно, такое, какое нельзя учредить видимым образом) всех, чье спасение предопределено их праведной христианской жизнью. И главой этой церкви является Христос. Но что означало это практически? А то, что Гус тем самым отрицал за светскими представителями церкви и прежде всего за папой право на те прерогативы[21], которые они присвоили себе вопреки писанию. Это привело Гуса впоследствии к тому, что «праведного мирянина» он ставил выше грешного священника.

Второй вопрос касался причастия. В период раннего христианства священник при причастии подавал верующим не только гостию (тело Христа), но и вино из чаши (кровь Христову), в соответствии с притчей о тайной вечере [22]. Позднее, и даже значительно позднее, порядок был изменен, церковь предписала подавать верующим только «тело Господне», оставляя право на полное причастие (то есть гостией и вином) исключительно за священниками. Побуждение было ясно: возвысить служителей церкви над остальными христианами и внушить покорным верующим еще большее уважение к представителям церковной власти. Этим были недовольны еще и некоторые предшественники Гуса, а позднее, уже в Констанце, и сам Гус выступил против такой противоречащей писанию искусственно введенной церковной практики; известно, что требование причащения из чаши и сама чаша стали символом гуситского революционного движения, символом равенства всех людей перед богом.