Якутскіе Разсказы. - [16]

– Нуча! нуча! Послушай ты! Камень молчитъ, ледъ молчитъ, пень молчитъ. Если человѣкъ сидитъ, какъ замерзшій, и молчитъ, какъ пень, его сердце становится тяжелымъ. У птицъ есть языкъ, и онѣ кричатъ, звѣри тоже кричатъ, даже вода кричитъ, когда бѣжитъ, и вѣтеръ, когда вѣетъ… у человѣка есть языкъ, и потому онъ долженъ кричать! У тебя, «нуча», большой языкъ, мудрый языкъ, тебя стоитъ послушать, стоитъ понять, но ты не повѣришь, какой я глупый, такой ужъ глупый… что ничего не могу понять. Если ты не вѣришь, такъ спроси кого только хочешь, и всѣ тебѣ скажутъ!.. Тебѣ, «нуча», – прибавилъ онъ, наклоняясь къ нему и понижая голосъ, – хорошо было бы жить тамъ, гдѣ бы тебя понимали, у богатыхъ, умныхъ, у такихъ, которые умѣютъ говорить по-твоему… вѣдь у тебя языкъ замороженный, у меня нѣтъ ушей; у меня языкъ замороженный, а у тебя нѣтъ ушей; подумай самъ, сколько это хорошихъ и умныхъ вещей пропадаетъ… Я тебѣ посовѣтую, посовѣтую, какъ другу, вѣдь я тебя люблю. Вотъ завтра или послѣзавтра иди къ князю, созови сходку и скажи ему: «Онъ глупъ. Онъ ничего не понимаетъ; онъ неученый и дикій, я не хочу жить у него!» Хорошо? Пойдешь? Къ тому же пища…

– Брось ты эти глупости, и будемъ жить «по-человѣчески» – казалъ Костя, взявъ въ руки ложку – Ты еще не знаешь, какой я веселый… На всѣ руки мастеръ, что называется… и плясать, и пѣть, и въ карты… Въ рудникахъ меня всѣ любили. Эхъ, и весело же тамъ! Пить-то и ты вѣдь должно быть любишь! Водки тамъ много. А пѣсни какія! Хочешь, я тебѣ спою одну? Самую лучшую – забывъ о полной ложкѣ, которую онъ держалъ въ рукѣ, хайлакъ затянулъ:

«Вновь Ланцовъ бѣжать задумалъ,

Колокольчикъ зазвенѣлъ…»

. . . .

– Чего жъ ты, дуракъ, не слушаешь?! – Крикнулъ онъ, обращаясь къ Хабджію, видя, что якутъ встаетъ изъ-за стола. Я съ ними, какъ «съ людьми», а онъ!!.

Наступила минута глубокаго, непріятнаго молчанія.

– Ну, ну, не бойтесь – казалъ Костя. Я добрый… ей Богу, добрый – сталъ быстро, молча, перебирать свой скарбъ… – Вотъ, на! Возьми. Я добрый, только забылъ, что вы не можете меня понимать!.. да, вѣдь, и пѣсня, пѣсня-то хороша… Бери же – совалъ въ руку Керемесъ листокъ табаку. Но та отодвигалась, поднимая руки кверху, точно боялась дотронуться до подарка. Ея глаза вопросительно смотрѣли на мужа.

– Отчего бы не берешь? Я вѣдь ничего за, это съ тебя не требую! – прибавилъ Костя, прищуривая глазъ.

– Возьми! – приказалъ Хабджій, окончательно насупившись. Онъ сѣлъ, повернувшись спиной къ огню, и сталъ грѣться, часто сплевывая сквозь зубы. Керемесъ удалилась въ тѣнь. На женской половинѣ иногда неясно мелькала ея рубашка, и тихо стучалъ ножъ, которымъ она рѣзала табакъ. Костя тоже затихъ и, сидя на лавкѣ, долго изподлобья смотрѣлъ на нихъ обоихъ; наконецъ, на его лицѣ появилась саркастическая улыбка, онъ отвернулся и плюнулъ…

––––

Тихо, однообразно проходили дни для жителей юрты Хабджія. Ежедневно утромъ, сейчасъ же послѣ завтрака, хозяинъ бралъ топоръ и шелъ на дворъ обтесывать балки для новой клѣти, которую онъ хотѣлъ выстроить тутъ же около дома. Керемесъ брала работу и тотчасъ же выходила изъ дому вслѣдъ за нимъ. Она садилась гдѣ-нибудь въ тѣни и шила. Костя оставался одинъ, вѣчно одинъ. Нѣкоторое время онъ бродилъ по окрестностямъ, заходилъ къ сосѣдямъ, но скоро ему это надоѣло; поэтому онъ пробовалъ чѣмъ-нибудь заняться. Онъ началъ ставить сѣти и капканы, но ничего не могъ поймать; впрочемъ, и ловить-то не нужно было, такъ какъ предусмотрительный Хабджій доставалъ рыбы и дичи, сколько требовалось. Поэтому Костя сидѣлъ дома, страшно много куря.

Керемесъ очень любила табакъ, но того, что она получала, ей никогда не хватало; поэтому она часто съ раздраженіемъ отгоняла отъ себя облака дыму, выпускаемаго Костей, а онъ, точно нарочно, постоянно садился гдѣ-нибудь около нея. Хайлакъ, правда, предлагалъ ей нѣсколько разъ табаку, но, получая всякій разъ въ отвѣтъ молчаніе, онъ пересталъ это дѣлать при мужѣ, а видѣться съ ней наединѣ ему почти никогда не удавалось.

– Скажи мнѣ! – спросилъ его разъ хозяинъ, когда Костя, по своему обыкновенію, сидѣлъ на завалинкѣ съ трубкой въ зубахъ, смотря, какъ якутъ работаетъ, – скажи мнѣ! Что, у васъ тамъ, на югѣ, есть якуты?

– Якуты? Зачѣмъ?

Хабджій прочелъ удивленіе въ глазахъ хайлака, вытеръ рукавомъ рубахи потъ со лба и, опершись на топорищѣ, пояснилъ:

– Ты говоришь, что тамъ у васъ много хлѣба, много коровъ и воловъ, много табуновъ лошадей; что тамъ есть большіе каменные города… широкія дороги… Кто же все это сдѣлалъ? Кто же тамъ у васъ работаетъ?.. Ты говоришь, что тамъ нѣтъ якутовъ!

Онъ вздохнулъ и протянулъ руку къ дымящейся трубкѣ Кости. Хайлакъ хотѣлъ дать ему ее, но по мѣрѣ того, какъ якутъ развивалъ свои разсужденія, рука Кости сокращалась, лицо заливалось волной густой, горячей крови, губы дрожали.

– Кто работаетъ? дураки работаютъ… И я пробовалъ работать!! – вдругъ крикнулъ онъ и спряталъ трубку за спину.

– Если не будутъ работать, то помрутъ! – возразилъ якутъ, оскорбленный отвѣтомъ хайлака и тѣмъ, что тотъ не далъ ему затянуться.

Костя вскочилъ.

– Помрутъ!! Пусть помираютъ… Изъ горла вырву!! Задушу! А жить буду, хочу жить!.. Пусть умираютъ – и онъ махнулъ по воздуху могучимъ кулакомъ. – Пусть помираютъ!.. я пробовалъ!..