Якутия - [82]

- Искусство победило, убийство, крест, смерть, жизнь - все искусство, все для искусства, все ради искусства. Мамчик мой, пушыша саваланаима, прими надпочечник мой через жир, почему ты наставил мне рога, почему ты не засунул мне в рот зук?!

- Вот гнида! - возмущенно крикнул Софрон. - Он опять за свое!

- Крепкий парень... - задумчиво сказал Ефим. - И все же, какое отвратительное зрелище! Пойдем отсюда, мне кажется, он сейчас уже околеет.

- Если бы не злость, меня бы сейчас стошнило, - проговорил Жукаускас.

Голова Ырыа упала на грудь; казалось, он потерял сознание.

- Смотри-ка - фффу!! - насмешливо воскликнул Ылдя, - он обмочился!

Софрон отскочил в сторону, как будто ему чем-то грозила безобидная желтая жидкость, трогательно стекающая по мертвенно-синим ногам Ильи, прибитым к кресту.

- Какая пакость!.. - сказал Ылдя. - Ладно, все с ним ясно. Он уже готов.

- Он что-то еще говорит! - вдруг заметил Софрон.

Они осторожно подошли к висящему вонючему Ырыа и прислушались. Глаза его были закрыты, тело казалось мягкой трухой, но рот упорно шевелился.

- Я... Я... Я... - шептал Ырыа.

- Ну, ну, давай же, скажи что-нибудь!

Ылдя смотрел на тело, теряющее жизнь, с азартом математика, совершающего последнее действие сложной большой задачи, или с задором игрока, ожидающего установки комбинации в игральном автомате.

- Я... Я... - уже хрипел Ырыа.

- Ну!

- Ямаха, - наконец произнес Илья и пусто замолчал, может быть, умерев.

- Тьфу, овца! - расхохотался Ефим Ылдя, повернулся и отошел от креста.

Жукаускас с пафосом посмотрел последний раз в грудь убийцы Головко, высморкался и тоже вернулся на свою дорогу. Солнце зашло; стало сумрачно; шум войска слышался уже где-то далеко впереди.

- Побежали, ласточка! - весело сказал Ылдя. - Видишь, надо догонять. Только смотри, без дурачков! У меня ведь есть пистолетик!

- Мне очень грустно, - промолвил Софрон.

Онгонча шестая

Они медленно приближались к мятежной драге, готовые на славу и смерть и ведомые великолепным ханом Марга, который, злобно сопя, уверенно маршировал впереди войска и яростно сжимал пистолет в кобуре. Солдаты шли уже тихо, и тревожно посматривали вдаль, где возвышались изборожденные тракторными гусеницами пригорки и сверкали грязные небольшие пруды. Ылдя, нагло улыбаясь, вразвалку шел позади всех, подталкивая перед собой Жукаускаса; Софрон вытянул вперед руки и шагал, широко раскрыв глаза, твердо и уверенно ступая по дороге и напоминая своим видом какого-нибудь истинного паломника, или психотерапевта. Тюмюк в коричневой пилотке постоянно вращал головой туда-сюда, как будто выискивая опасных незаметных врагов, и иногда внезапно отрывисто шипел, словно подстегивая свой боевой дух, устремленный к драге. Солнце все еще было на небе, но сумерки уже чувствовались в безмятежной атмосфере этого обманчиво-успокоенного места. Они свернули с шоссе и пошли по пыльной дорожке; и слева от них текла затхлая речушка, в вонючей воде которой валялись какие-то доски и шины.

- Приготовимся!.. - крикнул Марга. - Идем врассыпную, тихо. Сними с предохранителя и взведи затвор!! Могут стрелять.

Все смешалось; солдаты рассредоточились по обеим сторонам дорожки и начали производить некие действия со своими автоматами; Тюмюк достал пистолет и злобно потряс им, усмехнувшись. Откуда-то появилось розовое знамя, и щуплый солдат высоко поднял его.

- Опусти, козлососина!.. - рявкнул Марга. - Они же нас обнаружат!

Солдат медленно опустил. Ылдя, радостно посмотрев вверх, достал из внутреннего кармана своей желтой куртки небольшой револьвер и взвел курок.

- А мне? - спросил Жукаускас, жалобно поглядев ему в глаза.

- Я не верю! - отрезал Ылдя. - Будешь меня закрывать. И смотри, если что не так, я тебя чик-чик.

- Но мне нужно обороняться! - убежденно возразил Софрон.

- Ничего, увертывайся. Вообще, мы будем сзади: я - как царь, а ты - как раб.

- Шагом марш... - полушепотом, но отчетливо произнес стоящий впереди Марга, и все пришло в движение. Тут же раздался скрип, ругань и шум, и оказалось, что большая розовая зенитка увязла в грязи.

- Это что еще?! - недовольно воскликнул Тюмюк, устремляясь туда.

Обескураженный офицер, ответственный за это орудие, растерянно стоял, взмахивая руками, словно дирижер, и выкрикивал отчаянные приказы, направленные на то, чтобы сдвинуть с места засасываемые жижей колеса зенитки. Шестеро солдат, напрягшись, толкали ее; седьмой стоял около них и задавал ритм возгласами <А-ах! А-ах! А-ах!>, шофер, управляющий машиной, яростно жал на газ. Разгневанный Тюмюк подбежал к офицеру, поднес свой оскалившийся рот к его лицу и выпалил:

- Ну ты, овца, куда смотришь, свинина конская! Как фамилия, гусь ослиный?!

- Уняны... - пролепетал офицер, сведя свои зрачки к переносице.

- Ты что, эвенк?!!

Все войско остановилось и смотрело на них.

- Нет, нет, что вы, это - дедушка, бабушка, пращур... Я - вилюйский, я - коренной, мерзлотный...

- Эвенк?! Как пролез, кто пропустил?! Саботируешь, псина?!

- Да я... - роняя слезу, начал офицер, но тут Тюмюк выхватил пистолет и быстро застрелил его, попав в нос. Уняны упал прямо на одного из солдат, толкающих пушку; тот резво отскочил, и Уняны мягко осел в грязь, окровавив ее.