Яко вертоград во цветении - [8]

Удивительно, но сестра с мужем встретили меня умытые-одетые. На сковородке шипела картошка, стол в гостиной весь уставлен соленьями-вареньями. Оказывается, вчера вечером заглянула к ним Мария, предупредив о моем приезде, причем назвала время: примерно в четыре утра. Мария — гадалка знаменитая, редко когда не сбываются ее предсказания, и на сей раз угадала…

— С таким загаром и такою бородищей ты похож на пирата, — всхлипывала сестра, тычась носом мне в плечо. — Ну хотя бы недельку погости, не ускакивай, как кузнечик. Помнишь, тебя прозвали «кузнечиком»?..

Пока мы завтракали, рассвело. Из-за Чеченской горы выплеснулось солнце. Как ни зазывали меня сестра с мужем съездить на их «жигуле» на дачу в Каскелен, где пропадает тонны полторы яблок, я не дал себя уговорить и остался дома. Остался, раздираемый любопытством. Десять лет мы уже не виделись с Марией, и вот пути-дороги пересекаются вновь. И вновь — очередной ее фокус с так называемым звонком. Ну как она узнала о моем приезде, да еще с такою точностью? Как-то теперь ей кукуется в одиночестве; сестра сказала, что Мария похоронила прошлой зимой мать, а весною — отца…

Я лег на обшарпанный кожаный диван, который помнил меня еще белокурым увальнем, и, подремывая, перебирал в памяти события давно отцветших дней.

8

Дядя Костя Волошин — царство ему небесное! — нашел как-то в горах младенца. Выше урочища Медео, в Горельнике, куда хаживал по грибы. Младенец лежал в плетеной корзинке, подвешенной голубым шарфом к толстой ветке столетней елки, и мирно спал. К шарфу была приколота бумажка, на ней значилось красным карандашом: «Мария». Дядя Костя оторопел от такой находки, начал кричать, аукать — никто не откликался. Он прождал до заката и принес корзину домой. Через полгода бездетные Волошины — после мытарств и хлопот — удочерили Марию. Удочерили, несмотря на то, что у девочки был горбик. Тетя Феня мыкалась по врачам, так и сяк спрашивала хирургов — все лишь разводили руками: случай безнадежный.

Годам к десяти Мария уже привыкла к обидной кличке «горбунья» и не бросалась, как раньше, с ногтями и зубами на обидчиков. В школу не ходила, ее посещали преподаватели. Волошины жили через двор от нас, заборчики везде низкие, из цветной железной сетки, все у всех на виду.

Чаще всего Мария копалась в саду, разговаривала с цветами и деревьями, причем обращалась к ним исключительно на «вы».

— Ваше сиятельство георгин, вы слишком уклонились влево и нарушили владенья их высочеств вишен, — бывало, говорила она нараспев. — Позвольте привязать вас белою лентой к вашему старшему брату?

Сидя на чердаке, куда мы складывали сушеные фрукты, я слушал странные разговоры Марии и ждал терпеливо, когда она запоет. Господи, как она пела! Если и взаправду поют ангелы на небесах, то голосами Марии. Слова она придумывала сама, красивые, многосложные, протяжные, помню такие, к примеру: «Э-сан-то-ма-а де-вин-те-ми-ни-о-о, ко-лан-ду-че-е син-ти-пе-а-а».

Я замечал: даже соседи слева, Голощекины, обычно с утра пораньше начинавшие пить самогон и браниться, утихомиривались при первых звуках мелодий Марии.

Когда в апреле на ближних к нам перевалах сходили снега и зацветали тюльпаны, певунья частенько уходила в горы. Прихватит с собою котомочку со съестным, возьмет в правую руку липовую палочку-лутошку, от собак отбиваться, попрощается с его величеством садом зацветающим — и в путь, мимо нашего дома, до конца улицы Пррт-Артурской, где уже начинается крутой подъем. Шла она в каком-то цветастом балахоне, медленно, наклонясь вперед и глядя на дорогу, неся на спине свой колыхающийся горб. Встречные старухи, почитавшие Марию колдуньей, прижимались к заборам или шмыгали с лавочки в калитку, старики оборачивались вослед, и в глазах большинства из них легко было прочитать полуукор, полувопрос: «Господи Боже, за что невинное дитя наказуешь?»

Возвращалась она обычно часам к шести, с котомкой, набитой травами, — Иван-чаем, девясилом, тысячелистником, зверобоем. И сразу бежала в свой сад — успела соскучиться за день.

Однажды в винограднике совхоза «Горный гигант» я ненароком застал дикую сцену: два подростка пытались содрать с Марии ее балахон и уже разорвали возле рукава, а она впилась одному зубами в плечо так, что он орал благим матом, но продолжал шарить по ее телу. Расправился я с насильниками круто, но и мне перепало по носу: когда враги позорно дали деру, пришлось замывать кровь в арыке. С того дня мы подружились. Правда, я стеснялся пройтись с горбуньей по улице, но зато поздними вечерами на лавочке перед ее домом, мы, случалось, перешептывались подолгу.

Что поражало в Марии — она одушевляла все сущее: всех птиц, зверей. И камни. И лунный свет. И воду, поющую в арыках.

— Они все живые, они слушают и понимают людей, — говорила она восторженно. — Знаешь, как стать счастливым? Попробуй, когда проснешься, поприветствовать их высочество горы. Причем не только Тянь-шань, но и братьев его — Памир, Кордильеры, Тибет. Призови океан не насылать циклоны. Пустыню — чтоб бури не подымала, песком глаза не слепила. Но самое главное — никому не желай зла. Всем скажи: «Доброе утро». Всех полюби.