Яик уходит в море - [173]
Шальнов вошел в горницу. У Луши сидел Адиль. Он тотчас же встал и, испуганно покосившись на Кирилла, молча вышел. Поп даже не посмотрел на киргиза.
Он опустился на колени перед больной и стал целовать ее руки.
— Лушенька, родная ты моя. Если бы ты знала, как я боялся все эти последние дни за себя… за тебя! А вдруг, кто из нас… не доживет до этой минуты. Сердце не выдержит. Я боялся переходить дорогу. Боялся железной дороги… Как маленький!
Луша глядела на него, словно не узнавая его, — чужо и недоуменно. Ее, казалось, нисколько не взволновало его неожиданное появление. И правда, сейчас все ей стало безразличным. На что она могла еще надеяться?
Кирилл принялся ей торопливо, заикаясь больше обычного, рассказывать, как ему отказали в синоде, как он там поскандалил и как сделался муллой. И тут только Луша впервые внимательно поглядела на Кирилла.
— Вера разна, бог… один, говорит ваш Асан. Вот взгляни-ка, Луша, как меня… изобразили картинно.
Он показал ей большую, синеватую тетрадь журнала «Нива», где в самом деле были напечатаны его портреты — сначала в одеянии попа с крестом на груди, затем в белой пышной чалме. Луша вдруг засмеялась, и это несколько обидело и укололо Шальнова.
— Ну, чего ты так? Ничего смешного тут нет. На днях мы уедем… с тобой в Казань. Хочешь, захватим с собой и… Веничку?
— Что он тебе, Веничка-то, пешня или чулок? Захватим! — горько усмехнулась Луша, думая совсем не о племяннике, а о себе. — А папанька с маманькой?
Луша приподнялась на локте, закрывая одеялом обнажившееся, покатое свое плечо, и Кирилл с тоской и теплой радостью вспомнил, как он вырвал ее весною из рук озверевших казаков во дворе поселкового правления…
— Я просто обезумел от радости! Наконец-то я… свободен! На мне… никаких оков! Все к черту! Теперь только ты, моя Лучинушка!.. Навсегда с тобой… Без единой тревоги. Кыш, кыш! — тепло засмеялся Кирилл, вспоминая, как дорогой сюда он сгонял с себя свои беды. — Мы будем с тобой теперь, как… Новорожденные младенцы!
Луша нахмурилась.
— Почему младенцы?
— Ну, как сказать?.. На душе… никакого груза!
Лицо Луши вдруг запылало багрово — не то от волнений, не то от жара. Продолговатые ее азиатские глаза блеснули зеленцой. Глядя куда-то поверх головы Кирилла, она сказала тихо:
— А ты знаешь, я брюхата, на третьем месяце…
Стало вдруг ясно слышно, как тикают часы на стене.
Минуту Луша и Кирилл были одни, потом где-то за дверью мужской голос сказал обрадованно и сердечно:
— А вот мы и дома, на печке! Наведи-ка, Липонька, поживей самоварчик. Оно хорошо с холоду-то!
Кирилл продолжал стоять на коленях.
— Ты… лжешь, Лукерья?
— Ей-богу, правду сказываю.
— От кого?
Луша горько улыбнулась:
— Уж, конечно, не от серого волка.
Кирилл отошел к окну. Сквозь оконные стекла не было видно ни улицы, ни неба. Они были наглухо закрыты вычурными снежными узорами. Кирилл внимательно поглядел на эти синеватые и фиолетовые цветы, шершавые полоски вокруг них, и ему подумалось, что это большие, холодные дороги, по которым он блуждал всю свою жизнь… Ложь и обман на земле! До последней минуты он верил, что эта женщина, — он уже не называл ее Лушей, — что она пойдет с ним большим полем, этой, такой единственной его дорогой, дорогой человека, который так бесстрашно повернул на опасную тропу, чтобы добиться, наконец, счастья! Все, все отдал он ей без остатка — свою человеческую теплоту, страсть, а она?.. Как она могла это сделать? Ей безразлично, от кого родить, а он-то считал, что он для нее единственный в этом мире, как она для него… Какое глубокое отвращение к людям, к женщине, оказавшейся лживой и глухою, и даже к себе, опоздавшему выйти навстречу к своему счастью, почувствовал он сейчас, и в то же время какой больной и острой любовью к жизни была охвачена его душа! Животное отчаяние слышно шло на него со всех сторон. Тоска томила его физически. Как давно он не молился! С самого раннего детства он ни разу всерьез, один на один, не разговаривал с богом. Ему захотелось пасть на колени, ткнуться в этот вот темный угол и взвыть:
— Бог мой, зачем ты меня кинул одного? Зачем ты меня так страшно ограбил? Не хочу! Твоя земля слишком тяжела для моих плеч! А может быть, это правда, и тебя нет совсем?
…Кирилл очнулся. С удивлением, будто бы после сна, увидел перед собою морозные узоры, нелепые фотографии, герань на скамеечке, услышал за спиною такое знакомое, Лушино дыхание… Нет, нет, он не может, он не хочет, чтобы у него отняли Лушу. Он никому ее не отдаст. Но как же быть с неведомым и чужим существом? Луша сразу стала пакостной и грязной самкой. Надо избавить ее от него…
— Сейчас едем… в Уральск. К доктору. Он сделает тебе… операцию. Это совсем просто, легко… А потом… будет наш ребенок!
Луша изумленно и испуганно вскидывает на него вдруг потемневшие свои глаза, — точно злое и черное вино жизни хлынуло из них с силой наружу.
— Убить моего казачонка?
Губы женщины жалко дергаются. Вот-вот, и она разревется. Но нет, она не хочет, она не будет плакать! Забывая, что на ней почти нет одежды. Луша вскакивает с постели и кричит исступленно:
— Уйди от меня, душегуб! Сгинь, проклятый ты самолюб! Все, все уходите от меня! Как от кошек лепешек, от вас, окаящие, счастья!
В своих автобиографических очерках «Годы, тропы, ружье» В. Правдухин знакомит читателя с природой самых разных уголков и окраин России. Оренбургские степи, Урал, Кавказ, Сибирь, Алтай, Казахстан — где только не приходилось бывать писателю с ружьем и записной книжкой в руках!В книге немало метких, правдивых зарисовок из жизни и быта населения бывших российских окраин, картин того, как с приходом советской власти в них утверждается новая жизнь. Правда, сведения эти любопытны сейчас скорее для сравнения: не теми стали уже Урал и Сибирь, Алтай и Казахстан.
Опубликованный в 1929 роман о террористе Б. Савинкове "Генерал БО" переведён на немецкий, французский, испанский, английский, польский, литовский и латышский. Много лет спустя, когда Гуль жил в Америке, он переработал роман и выпустил его под названием "Азеф" (1959). «На первом месте в романе не Азеф, а Савинков… – писала в отзыве на эту книгу поэтесса Е. Таубер. – Пришёл новый человек, переставший быть человеком… Азеф – просто машина, идеально и расчётливо работающая в свою пользу… Более убийственной картины подпольного быта трудно придумать».
В книге две исторических повести. Повесть «Не отрекаюсь!» рассказывает о непростой поре, когда Русь пала под ударами монголо-татар. Князь Михаил Всеволодович Черниговский и боярин Фёдор приняли мученическую смерть в Золотой Орде, но не предали родную землю, не отказались от своей православной веры. Повесть о силе духа и предательстве, об истинной народной памяти и забвении. В повести «Сколько Брикус?» говорится о тяжёлой жизни украинского села в годы коллективизации, когда советской властью создавались колхозы и велась борьба с зажиточным крестьянством — «куркулями». Книга рассчитана на подрастающее поколение, учеников школ и студентов, будет интересна всем, кто любит историю родной земли, гордится своими великими предками.
«Стать советским писателем или умереть? Не торопись. Если в горящих лесах Перми не умер, если на выметенном ветрами стеклянном льду Байкала не замерз, если выжил в бесконечном пыльном Китае, принимай все как должно. Придет время, твою мать, и вселенский коммунизм, как зеленые ветви, тепло обовьет сердца всех людей, всю нашу Северную страну, всю нашу планету. Огромное теплое чудесное дерево, живое — на зависть».
«Посиделки на Дмитровке» — сборник секции очерка и публицистики МСЛ. У каждого автора свои творческий почерк, тема, жанр. Здесь и короткие рассказы, и стихи, и записки путешественников в далекие страны, воспоминания о встречах со знаменитыми людьми. Читатель познакомится с именами людей известных, но о которых мало написано. На 1-й стр. обложки: Изразец печной. Великий Устюг. Глина, цветные эмали, глазурь. Конец XVIII в.
Во второй том вошли три заключительные книги серии «Великий час океанов» – «Атлантический океан», «Тихий океан», «Полярные моря» известного французского писателя Жоржа Блона. Автор – опытный моряк и талантливый рассказчик – уведет вас в мир приключений, легенд и загадок: вместе с отважными викингами вы отправитесь к берегам Америки, станете свидетелями гибели Непобедимой армады и «Титаника», примете участие в поисках «золотой реки» в Перу и сказочных богатств Индии, побываете на таинственном острове Пасхи и в суровой Арктике, перенесетесь на легендарную Атлантиду и пиратский остров Тортугу, узнаете о беспримерных подвигах Колумба, Магеллана, Кука, Амундсена, Скотта. Книга рассчитана на широкий круг читателей. (Перевод: Аркадий Григорьев)
Повесть «У Дона Великого» — оригинальное авторское осмысление Куликовской битвы и предшествующих ей событий. Московский князь Дмитрий Иванович, воевода Боброк-Волынский, боярин Бренк, хан Мамай и его окружение, а также простые люди — воин-смерд Ерема, его невеста Алена, ордынские воины Ахмат и Турсун — показаны в сложном переплетении их судеб и неповторимости характеров.
Переиздание популярного романа, события которого охватывают судьбу уральского крестьянства от периода коллективизации до наших дней.
В однотомник избранных произведений Ивана Ермакова (1924—1974) вошло около двух десятков сказов, написанных в разные периоды творчества писателя-тюменца. Наряду с известными сказами о солдатской службе и героизме наших воинов, о тружениках сибирской деревни в книгу включен очерк-сказ «И был на селе праздник», публикующийся впервые. Названием однотомника стали слова одного из сказов, где автор говорит о своем стремлении учиться у людей труда.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В годы войны К. Лагунов был секретарем райкома комсомола на Тюменщине. Воспоминания о суровой военной поре легли в основу романа «Так было», в котором писатель сумел правдиво показать жизнь зауральской деревни тех лет, героическую, полную самопожертвования борьбу людей тыла за хлеб.