Ядовитое жало - [2]

Селиверстов будто бы и не дремал, мгновенно поднял голову.

Оба бойца замерли, прислушались.

Шли пятеро: высокий старик с пышными седыми усами, три женщины в праздничных цветастых платках и девушка–подросток, одетая особенно ярко ― красное платье и синяя бархатная корсетка, расшитая на груди блестками, то и дело вспыхивающими на солнце. За спинами у всех висели на широких лямках плетеные из лыка корзины.

Когда люди прошли мимо и их голоса стихли, Селиверстов сказал:

— Старика знаю. Пан Кухальский из Любязской Воли. Бабы, видать, оттуда же. Пиши… Сколько на твоих трофейных? Вот и пиши: «Двадцать сорок три. По дороге из Кружно прошли жители села Любязская Воля — старый Кухальский и четыре женщины. Судя по виду и разговорам, они были на базаре в Кружно. Шли не таясь, громко разговаривали». Согласен? Тогда пиши.

Селиверстов вытянул шею, заглянул в блокнот. Рисунки ему понравились, но он произнес ворчливо:

— Напрасно ты все это намалевал. Ковалишин еще ругаться начнет. Знаешь, какой наш взводный.

— Эка беда! —пренебрежительно фыркнул Коломиец. — Перепишу в крайнем случае. Время есть…

Селиверстов хотел что‑то сказать, но Юра предостерегающе поднял руку ― и оба бойца снова замерли прислушиваясь.

Кто‑то бежал по лесу. Сперва треск сухих ветвей под йогами слышался позади, затем справа. Юра приподнял голову и увидел, как среди редких стволов мелькнула женская фигура и тут же исчезла за молоденькими соснами. Через минуту–полторы женщина появилась далеко впереди, и на этот раз ее увидел не только Коломиец, но и Селиверстов.

— Что за черт? Куда эта баба подалась? — озадаченно произнес Селиверстов, когда фигура женщины скрылась с глаз.

— Молодая… — сказал Юра.

― Как определил? Лицо видел?

— Нет, лицо у нее платком закрыто. А молодая — бегает быстро.

— Да, бежала резво, будто за ней гнались. И, главное, не по дороге. А дорога‑то рядом…

— Часто вертела головой, вроде как поглядывала по сторонам, озиралась.

— Заметил, да? Вот задача… Запомнил, как была одета?

— Обыкновенно: голова обвязана белым платком, серая кофточка, юбка темная.

— Правильно. Тогда пиши. Обязательно укажи, что бежала рядом с дорогой. Направление — юго–западное, одним словом, в сторону Кружно. Согласен? Пиши.

В блокноте появилась еще одна запись: «21.06. Земля. В ста пятидесяти метрах от поста и в двухстах от дороги была замечена женская фигура в белом платочке, серой кофте и темной юбке. Женщина эта бежала по лесу параллельно дороге Любязская Воля―Кружно, в юго–западном направлении и при этом часто озиралась по сторонам. Лицо рассмотреть не удалось, но по тому, как очень быстро бежала, можно судить, что молодая».

Ковалишин пришел снимать хлопцев с секрета еще засветло. Это был молодой, подтянутый и даже щеголеватый командир в отлично сидевшем на нем трофейном немецком офицерском мундире, перехваченном широким ремнем, коричневых, домотканого сукна, бриджах со шнуровкой ниже колен и начищенных до блеска сапогах.

Селиверстова восхищало умение Ковалишина следить за одеждой, пригонять ее к фигуре и всегда выглядеть так, точно он приготовился идти на парад или фотографироваться. И сейчас боец с удовольствием оглядел опустившегося рядом с ним на колени командира, уже протянувшего руку к Художнику за блокнотом. На рукаве мундира Ковалишина у самого локтя что‑то белело, не то приставший к сукну комочек пуха, не то паутинка, и Селиверстов решил снять эту пушинку.

— Что там? — с удивлением спросил Ковалишин.

— Перышко, — ответил Селиверстов, рассматривая то, что было зажато в его двух пальцах. — Маленькое перышко.

— В лесу чего не наберешься… — Взводный, брезгливо морщась, осмотрел рукав, отряхнул хорошенько полы мундира и принялся читать записи в блокноте.

В отличие от Селиверстова, Юра Коломиец недолюбливал своего взводного, считал его солдафоном, формалистом, способным придраться к каждой, даже не имеющей никакого значения мелочи. На лице Ковалишина почти всегда сохранялось выражение деловой сухости, озабоченности и даже высокомерия. Однако Коломиец должен был признать, что службу свою взводный выполняет безукоризненно и все его требования к подчиненным, как правило, обоснованны и справедливы. Возможно, неприязнь к командиру возникла у Юры только потому, что сам‑то он не отличался педантичностью и аккуратностью, а воинская дисциплина частенько была ему в тягость.

Ковалишин, недовольно морща губы, долго рассматривал записи в блокноте, и вдруг огорошил бойцов неожиданным вопросом:

— Тут написано — женская фигура… А вы уверены, что женская?

— А чья же? — удивился Селиверстов.

— Я спрашиваю — вы уверены, что это была женщина, а не, допустим, мужчина в женской одежде?

Селиверстов и Коломиец молчали. Предположение взводного показалось им невероятным, фантастическим, но после того, как оно было высказано, никто из них не решался полностью отвергнуть его.

— Мы с ней в бане не были, в речке не купались… — буркнул Селиверстов.

— Ага, не уверены, — спокойно резюмировал Ковалишин. — Значит, и писать нужно точно: не женская фигура, а фигура, одетая в женскую одежду. Ясно? Это же самое важное ваше наблюдение за весь день. Что за человек, куда, зачем бежал?