Ядерные ангелы - [42]

И замирает, не добрав каких-то пару сантиметров.

* * *

Ветер пробирал до костей. Лицо покрылось тонкой коркой льда, которая трескалась, стоило только нахмуриться или открыть рот. Короткие волосы превратились в ледяную щетку. Были бы длинными – превратились бы в сосульки.

– Батя, слушай, – надо мной навис Патрик, запакованный в насквозь промокшую зимнюю одежду, – мне надо многое тебе сказать…

У меня зуб на зуб не попадал:

– А м-м-ожет, п-потом? А с-сейчас м-мы п-пойдем к-к в-вертол-лету, н-на к-котором т-т-ы-ы п-прилетел?

– Нет никакого вертолета.

– Т-тогда к-к ледок-колу?

По выражению лица сына я понял, что и эта версия оказалась неверной.

Если честно, сейчас меня мало заботило, что он хотел мне сообщить и как тут очутился. Пешком дошел или, расправив руки и взмахнув ими, прилетел сюда – без разницы. Я с удовольствием поговорю с ним об этом после того, как согреюсь. Мне срочно надо согреться. Я готов даже забыть о том, что завязал с выпивкой. Станчик-другой виски поможет мне смириться с поземкой и заморозками на почве.

– Батя, выслушай меня. И не перебивай! Это важно. Я знаю, что ты и Рыбачка организовали покушение на нашего Президента.

– А-а-ткуда ты-ы…

– Это сообщили маме, поэтому выведать было нетрудно, – уклончиво ответил Патрик. – Ей позвонил кто-то с твоего номера, палач какой-то, ну и…

Я нахмурился, и тонкая льдинка соскользнула с моего лба. Нетрудно? Да Милену пришлось бы пытать, чтобы выведать столь серьезную инфу. Подавив инстинкт самосохранения, я загнал желание оказаться в теплой ванне с чашкой кипятка в руке в отдаленный угол сознания. Что вообще происходит? Как Патрик справился с косаткой? Как он вообще мог тут оказаться? Как нашел меня бог знает где?

Слишком много вопросов. И ответы вряд ли мне понравятся.

– Батя, я… – Патрик сглотнул, отвел глаза, потом уставился на меня, очевидно приняв серьезное решение, – аж побледнел. Наверное, я тоже сейчас не особо пунцовый, на таком морозе только посинеть можно. – Батя, я…

– С-сынок, н-не тян-ни. Ты-ы, кс-стати, с-с собой не з-захватил с-случайно п-парочку х-хороших т-таких ш-шуб?

– Я – путник, – выпалил Патрик, избегая смотреть мне в глаза.

– Ага, – кивнул я, взломав лед на шее и загривке. – Т-точно. А я – В-винни П-пух. С-сын-нок, надо к-как-то отс-сюда в-выбираться.

Патрик шумно втянул в себя промерзший насквозь воздух и выдохнул:

– Я – ликвидатор из расы путников.

Я вздрогнул. Шутка мне не понравилась. Очень несмешная шутка.

Не заметив, что я не рассмеялся, не улыбнулся даже, Патрик продолжал говорить о том, что он – ренегат, сбежавший от своих, укравший для этого Лоно. Лоно у путников не одно, он знает минимум о трех, но, может, их и больше. Каждое Лоно, как и Тюрьма, находится одновременно во всех мирах, но, в отличие от Тюрьмы, оно компактно, и в конкретном мире его можно перемещать.

Мне стало трудно дышать. Мое тело готовилось выгнать душу из ее естественной среды обитания и отправить на поиски нового пристанища. То, что говорил Патрик, было столь невероятно, что я понял: это всего лишь игры моего умирающего мозга. На самом деле меня никто не вытащил из воды, за один прыжок взлетев метров на десять над ледяным массивом. И косатка, и вообще…

Осознав это, я успокоился.

Я смотрел в голубые глаза сына, наслаждаясь последними мгновениями.

Мне было больше не холодно.

А Патрик – его образ – продолжал бормотать что-то о психоматрице ребенка, которого он, путник, первым встретил в этом мире. Эта психоматрица постепенно завладела его сознанием. Потому что он сам захотел раствориться в чуждой ему тогда сущности. Себя же со всеми навыками и особыми способностями он спрятал в таком отдаленном уголке мозга, что сам давно забыл, кто он изначально. Он перестал быть ликвидатором.

Глаза мои закрылись. Ну, конечно, мой сын – ликвидатор. Вот теперь мне почему-то смешно.

– Батя, я действительно стал обычным земным мальчишкой со всеми бедами и радостями, с мамой и папой, с тобой то есть, – звучало надо мной все тише и тише. – Но настало время проявить себя. И не потому, что я хочу быть тем собой, каким прибыл в этот мир, а потому что ты, батя, в опасности. Потому что мир, который стал мне домом, в опасности. Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь!

Я открыл глаза. С неба сыпал снег. Это было красиво. Говорить не хотелось, чтобы не портить своим холодным дыханием момент.

Патрик воспринял мое молчание на свой счет:

– Батя, я пойму, если ты больше не захочешь со мной общаться. Ведь это психологически тяжело – знать, что тот, кого ты считал родным человеком, на самом деле…

Да, это всего лишь остаточная активность моих окоченевших извилин, но я все равно не хотел, чтобы галлюцинация, принявшая облик моего Патрика, грустила в последние секунды моего существования.

Я с трудом расцепил смерзшиеся губы:

– Ты это брось, сынок. Запомни раз и навсегда – что бы ты ни сделал, кем бы ни был вчера, чтобы ни случилось с тобой завтра, ты всегда останешься моим любимым мальчиком, моим сыном.

Наклонившись, Патрик обнял меня. Ради этого стоило еще немного пожить. Я почувствовал, что он дрожит.

– Ты чего это? – взяв сына за широкие плечи, я чуть отстранил его от себя.