Ядерное оружие Третьего рейха. Немецкие физики на службе гитлеровской Германии - [121]

Конечно, речь вовсе не идет о том, что, не создав атомное оружие, немецкие физики оказались чем-то морально выше своих коллег в США и Великобритании. К тому же сам Гейзенберг в переписке с покинувшим Германию еще в 30-х годах профессором Хансом Вете[58] заявил, что не осуждает немецких эмигрантов за то, что те работали над созданием такой бомбы для Соединенных Штатов: их ненависть ко всему тому, что было связано с их родиной, была естественной. К тому же им приходилось доказывать, что они способны принести какую-то пользу приютившей их стране. В своем письме Бете Гейзенберг тщательно обрисовал общую позицию оставшихся в рейхе физиков:

«У немецких физиков не было желания создавать атомную бомбу, и мы были рады, что на наше нежелание накладываются еще и некие внешние обстоятельства…»

Под «внешними обстоятельствами» он подразумевал неизбежные технические трудности, с которыми была связана реализация проекта. Позицию профессора можно сформулировать одной фразой: «Исследования в Германии не смогли продвинуться так далеко, чтобы было принято решение о создании бомбы».

Располагая достаточным временем, немцы конечно же могли и должны были создать собственное атомное оружие. В ходе исследований не было отмечено ни одного случая, когда какие-либо соображения морального свойства брали верх над естественным любопытством ученого по поводу того, что же должно произойти дальше. Такое любопытство является движущей силой науки во всем мире. Именно эта сила заставляла Гейзенберга и Вирца в последние дни войны пытаться создать реактор цепной реакции, а вовсе не попытка изменить ее исход. Просто ученым хотелось убедиться в том, что им по силам решить эту задачу. Последующие шаги по направлению к плутониевой бомбе уже явно просматривались впереди. И поэтому нет никаких оснований полагать, что и в этом случае не победило бы пресловутое любопытство ученого. До конца весны 1945 года никто и не пытался свернуть с этого неумолимого пути; все словно двигались по рельсам, и только непоправимая ошибка, сделанная Боте при определении свойств графита, привела к неудаче немцев в создании собственной атомной бомбы.

Это, конечно, заняло бы какое-то время, учитывая медленные темпы хода работ. Здесь можно провести параллель с послевоенной Францией, которая «дрейфовала по направлению к собственной атомной бомбе, не имея какой-либо официально утвержденной правительственной программы».

Ход проекта в Германии замедлялся действием двух факторов: первым из них было то, что руководство проектом все время его существования осуществлялось учеными, а не военными, как в США. Вторым фактором было то, что в германском проекте основной упор делался на теоретические исследования. А теорию и практику следует отделять друг от друга.

Первого уполномоченного по проблемам ядерной физики профессора Эсау его современники характеризовали как «добродушного и несколько беспокойного» человека. Он был флегматичной и совсем не склонной к мечтательности личностью. В начале 1944 года в интервью по радио Эсау заявил: «Как люди технического склада, мы не верим в чудеса; мы считаем, что успех приходит только в результате неустанного целенаправленного труда». Еще через полгода в статье, опубликованной о нем в газете «Das Reich», говорится о профессоре Эсау как о хорошем скромном человеке, который «знал и достиг слишком многого для того, чтобы желать слишком многого». Возможно, сотрудники «Das Reich», и считали такую характеристику лестной, однако такие качества совсем не подходили для человека, которому выпало руководить урановой программой Германии.

У сменившего профессора Эсау Герлаха творческой энергии было еще меньше, чем у его предшественника. Отсутствие этого качества не могло заменить покровительство СС и близкое знакомство с Фоглером, Шпеером и видными представителями мира науки. Приняв назначение полномочным представителем Геринга по ядерной физике, Герлах вовсе не считал своей главной задачей выиграть в ядерной гонке. Напротив, свою миссию он видел в том, чтобы спасти германскую науку от той катастрофы, которая ей грозит, если лучшие физики и инженеры падут на полях сражений. Мог ли он поверить в то, что союзники, конечно же более разумные, чем наци, могут избрать для себя иной путь? Тем большим было его разочарование в день бомбардировки Хиросимы, когда он понял, что, пока спасал своих ученых, он потерпел поражение в гораздо более важном сражении. На следующий день он записал в своем личном дневнике растерянный комментарий по поводу того, что чувствовал: «Вся наша деятельность по подготовке физиков для нужд образования и промышленности была напрасной, вся наша работа в годы войны оказалась напрасной. Но возможно, сами спасенные немецкие физики однажды почувствуют… а может быть, теперь уже и нет. Никто больше не может быть уверенным в том, что интеллектуальный труд может быть использован только во благо человечества. Неужели теперь все то, что несет человечеству благо, одновременно несет в себе и его уничтожение? Обстановка в нашем небольшом коллективе становится все более сложной и напряженной. Самые достойные из нас думают о том, что же будет дальше…»