Яд для Моцарта - [51]

Открыв дверь, я словно попал в иное измерение: комната была полна непроглядной тьмы. Слева от двери должен был быть выключатель. Я нащупал его рукой, но свет не зажегся. Видимо, перегорела лампочка, или что-то в этом роде – я не разбираюсь в электричестве. Силуэт брата я увидел сразу на фоне открытого окна. В естественном освещении ночи неподвижная фигура, обрамленная прямыми линиями оконных створок, показалась мне черно-белой книжной иллюстрацией.

Громыхал Реквием. Это была часть Dies Irae – «День гнева». В таком шуме говорить что-либо было бессмысленно. Хорошо, что Верочка уехала к родным в деревню».

– А до этого дня вы не замечали за братом подобных странностей?

– Вы знаете, он всегда был не таким, как все. Понять его было чрезвычайно трудно. Пожалуй, кроме меня и матери, его не знал никто. Он постоянно находился в творческом процессе, прислушивался к чему-то, к какой-то музыке… Разумеется, никакой музыки и не было – не знаю уж, что он там пытался услышать. Но в последнее время к этому лихорадочному состоянию мозга прибавилась еще и болезнь. Может, просто туберкулез, а может, и что-то вроде рака легких – мы так и не узнали. Он наотрез отказывался обследоваться и принимать врача, словно и знать не хотел о своей болезни. Будто собирался жить вечно.

– Значит, физическое состояние вашего брата можно назвать критическим?

– Да, да. Именно так. И не только физическое, но и психическое. Он был на грани помешательства. Мы все так переживали за него! Какое счастье, что это произошло не на глазах Верочки. Она бы этого не вынесла.

– И что же произошло потом?

– Потом?.. Он не заметил, как я вошел в комнату. Он залез на подоконник и встал во весь рост. Он и не подозревал о присутствии свидетеля, думал, что никто его не видит. А может быть, ему это было совершенно безразлично. Да, скорее, именно так.

На мониторе появлялось точное отражение произносимого. Светочка даже не делала опечаток.

«Ну разумеется, Андрей знал, что я в комнате. Он вздрогнул и обернулся, когда я вошел. Я сказал, не повышая тона и не стараясь перекричать мощное звучание Реквиема: «Зачем ты залез туда? Что ты собираешься сделать?». Не знаю уж, слышал он меня или нет (музыка заглушала все прочие звуки, мой спокойный голос тонул в ней целиком и полностью, не оставляя даже тонкого призвука), но ответил так же спокойно: «Отсюда видна линия горизонта».

Сейчас я признаю, что не смог бы даже самому себе объяснить, каким образом я услышал ответ брата. Наверно, я прочел эти слова по движению его губ. Хотя было темно, и я не видел даже его лица… Впрочем, тогда мы просто разговаривали – как обычно, словно между нами нет ни грохочущей музыки, ни темноты. Я сказал ему: «Слезай, свалишься». А сам вдруг ни с того ни с сего вспомнил об «Амадеусе». Подумал, а почему это Сальери отравил Моцарта? Неужели причиной была одна лишь конкуренция? Нет, подумал я, это все зависть человеческая. А может, и еще что. Только мне тогда некогда было в этом разбираться».

– И что же? – не отставал эксперт.

– А потом я не успел ничего предпринять. Он просто шагнул и… все. Дальше сами знаете. Я сразу бросился к телефону.

«Он улыбнулся мне. Я не увидел, а почувствовал это. Сказал: «Не подходи, ты мешаешь мне быть счастливым». И в этот момент я понял, почему Сальери отравил Моцарта. Вовсе не потому, что тот был гениален. Он был счастлив. Вот и все. Просто Моцарт был счастлив, и это было выше всяких возможностей и сил, поэтому Сальери и пришлось обратиться за помощью к яду. Кабы гений страдал, все бы ничего. Пусть бы жил себе потихоньку и мучился – на радость миру. Так нет же: он светился счастьем.

В тот момент я ощутил, как помимо воли делаю шаг по направлению к окну. Все происходило будто бы не в действительности, а так, словно кто-то прокручивал пленку в замедленном действии. Я шагаю вперед, Андрей синхронно делает шаг, другой… Подоконник давно уже кончился… Последнее, что я помню, – стремительное приближение пола, он оглушает меня ударом. От него-то я и пришел в себя: все тело болело, как будто я упал не с высоты собственного роста, а по меньшей мере со второго этажа.

Первом делом посмотрел на окно: Андрея там не было. Я подбежал, перегнулся через подоконник. Распростертое тело с высоты десятого этажа казалось игрушечным. Удивительное дело: я не почувствовал ни ужаса, ни горя. С моей души словно свалился огромный камень. Я только теперь смог ощутить, насколько он был тяжел. Вздохнул полной грудью: ночной воздух был поистине хорош. Потом взял сотовый…»

– Упал ваш брат, простите, довольно удачно. Сразу насмерть, даже не мучился.

Каннский опустил глаза:

– Возможно, все, что произошло, к лучшему. Судя по его жуткому кашлю, внутри у него творилось что-то страшное. Лечиться он не хотел, так что вскоре все равно сгорел бы, только с лишними страданиями…

«Если посмотреть на дело с этой стороны, то я еще и добродетелем выгляжу! Оказал братцу добрую услугу – избавил его от мучений, от длительного и тяжелого умирания в постели».

– Ну что ж, на этом все. Спасибо, Оскар Михайлович. Обещаю, что больше не будем досаждать вам расспросами и оставим вас в покое. Светочка, давайте сюда текст.