Яблоневый цвет - [14]

— Ты куда?! Это же волк!

— Вижу. За мной это. Хозяин Леса к себе зовет. Не бойся ничего — Баюн за тобой присмотрит.

Высвободив руку, повернулась девица к коту и строго молвила:

— Никого не впускай, никого не выпускай, — да за дверь юркнула серой мышкой, следом за волком-проводником поспешила. Только и успел Северин увидеть, как дикий вишняк обоих в сумраке скрыл.

«Значит, правду дед Беримир рассказывал — Леший ей отец приёмный…»

Тогда как деревенская сторона ко сну готовилась, Поганая Пуща только-только пробуждалась. Слышно было еще на опушке, как птицы щебечут, будто день стоит. С недалекого пруда доносились трубный зов выпи и кваканье многоголосое.

Осеребрил месяц-старик дубы и ели: что ни листочек — брошка узорная, что ни хвоинка — игла смертоносная. В колышущихся папоротниковых волнах волк призраком казался. Среди стволов колдовские огоньки мерцали — будто кто с крохотными фонарями по мглистому лесу бродил. В свете их неспешно вышагивали сохатые князья, рога — лунное пламя. Ни волка, ни девицу не боятся олени — ночью все свои в угодьях Хозяина Леса.

Над головой ворожеи дубовые ветви в купол сплелись, прорехи — словно звезды на небосклоне; высоко, рукой не дотянуться. В самом могучем стволе дупло глубокое. Как заметила Радмила шевеление в нем, на колени на мох бархатный опустилась, юбку подобрав.

— Здравствуй, отче. Зачем ты звал меня?

Подошел к ней Леший, топочет — как будто копытами землю бьет. Высокий да жилистый дух лесной, иссох весь от старости — кожа да кости, — но силой недюжинной мог с медведем поспорить. Голова — череп лосиный, рогами раскидистыми купол цепляет. С рук узловатых, как корни древесные, обереги свисают; пошевелится верзила — стучат друг о друга, будто дятел жучка в коре ищет. Слово молвит Леший — ветром гудит да древесиной стонет. Только те, кто был под опекой его, понимали речь духа.

— Да. Он выздоравливает. Тело от ран оправилось, но боль еще в душе его скрывается. Немного попривыкнуть ему надобно.

Глаза Радмила не поднимает — гнева Лешего боится. Понимает, что если поймает он ее взгляд, то в миг все помыслы узнает.

Снова скрип, снова доносится до слуха гул. Склонился над девицей Леший, внимательно смотрит.

— Отправить домой?.. Не могу, отче. Он Бесом отмеченный. Мне не ведомо, скольких он еще отметил, но коль Северин последний… Еще одной преградой вернуться Бесу меньше.

Белый проводник за господином следит, каждое движение улавливает, но и за порядком присматривает — чтобы никто разговору важному не помешал.

— Так и есть: скоро пойду на поле, снова клеть сотворю. Да только чует сердце, много бед случится, и все по Бесовой воле. Война людей напугала, насторожила: на любого наклевещут, всякий в соседе врага видит. Здесь я бессильна… Что ж мне делать?

Заскрежетал Леший, вокруг девицы круг обошел, руками всплескивая.

— Не гневись, отче. Без людей земля эта заболеет от изобилия — должна она кому-то свои дары отдавать. Знаешь ведь, что благодаря людской заботе яблоневый цвет каждый год не понапрасну горит.

Снова над ней дух навис. Брякают высеченные дощечки.

— Знаю. Разбаловала. Зато магии не боятся и не чураются. Живут с ней сотоварищи и не задумываются, что зло от нее исходить может — а значит, твои угодья не тревожат… Что? Северин?.. Нет, не правда это.

Почувствовала Радмила, как к лицу кровь прилила — хоть и руководствовалась всегда ворожея разумом, а сердцу приказать не могла.

Приподнял аккуратно Леший пальцем-веточкой подбородок девицы — заставил все-таки ее в свои очи посмотреть: глубокие, будто два колодца с луной утонувшей. Опечалилась тут же Радмила, плечи опустила.

— Хорошо, отче. Отпущу его сегодня. Пускай идет, куда хочет. Не держу.

Погладил ласково девицу по голове покровитель, черепом лосиным до лба ее легонько дотронулся — мол, не огорчайся — да в нахлынувшей темени пропал.

По возвращении ворожея снова за шитье села. Уж совсем стемнело. Как закончила, в горшочке Радмила травку разожгла — тонкий запах по избе потянулся, вроде и знакомый, да не вспомнить никак.

— Вот, возьми, — разложила девица перед Северином рубаху, вышивкой расшитую. — Это, — указала ворожея на сплетающиеся узоры, — обереги от дурного глаза, от хандры, от ссор. Пока до дома не дойдешь, не снимай. Вот пояс — это от устали…

— Это что же, гонишь ты меня?

Не ожидав ответа такого, подняла глаза девица на парня. С сиротской тоской тот на нее смотрел. Вздохнула.

— Всё, что я могла сделать для тебя, — сделала. Дольше уж держать у себя не смею, да и чувствую, как ты на волю рвешься. Верно, и на родине твоей тебя заждались.

— Никто меня не ждет.

Голос охрип, искорка задорная в глазах пропала. «Ох, как бы не ошиблась! Не надо было соглашаться…»

— Я говорил уже, что в деревянном цеху работал. Город большой — дел всем хватало. Покуда матушка с батюшкой живы были, всё кутил — душа праздника просила, весь свой заработок проматывал. Как мы с братом вдвоем остались, кончились мои кутежи. Брат к графу на охотничье подворье ушел, а я остепениться решил, выбрал себе в жены девицу соседскую, хозяйственную, спокойную. Души в ней не чаял, полюбил. Сына родила… Года не прошло — в город мор пришел. Сенельцы тогда все на колдунов наговаривали — мол, они болезнь наслали. Самих-то безухих костлявая обошла. Половину народа выкосило. Детей. И сына моего забрал мор, и жену.