– Господи, и в такой-то день, – 3оины губки задрожали, ресницы затрепетали, цепкие пальцы разжались, и она выронила сумки, пудовыми гирями упавшие на пол. Чуть не всплакнула, но, мобилизовав силу воли, вспомнила, что под глазами тени. А тушь дорогая и поэтому прочь эмоции. Выдержка и еще раз выдержка и хладнокровие. – Вот ответь, кто такой Шуберт или Ван Гог? – с азартом воскликнул Серафим, решивший ее протестировать.
– Ага, что, не знаешь? То-то и оно, провал в знаниях. Минимум постичь не можешь.
– Что еще за шулер? – переспросила жена. – Жулья нам для полной радости только не хватает?
– Шуберт, – поправил он.
– Так это дамский парикмахер, – невозмутимо повела бровью жена. – А «Ван Гог» в океане плавает. Рыбаки на нем своим женам и любовницам валюту зарабатывают, а ты, знаток искусства, мне жалкие гроши приносишь. С ними в «Альбатрос» и «Сапфир» не пойдешь, засмеют. Стоит нам завести пуделя или попугая – сразу финансовый кризис. Аквариум с рыбками и тот с трудом содержим…
– Не сметь, Зойка, давить на мозоль. Это другая тема! Фауна, – повысил голос Серафим. – Не путай искусство с экономикой и бюджетом. И учти, искусство благородно и бескорыстно, размену не подлежит. Оно, как воздух, как прекрасный пейзаж, которым каждый может любоваться и наслаждаться.
– Тогда и питайся воздухом, знаток, – небрежно оборвала она. – Тоже, профессор, решил меня проверить и удивить.
– Это другой Шуберт, шибко знаменитый, не чета твоему парикмахеру, – примирительно произнес он. – Да и Ван Гог себе на уме – тоже мужик известный, картины малевал, но в нищете помер. Это потом их признали шедеврами живописи. За миллионы долларов продают коллекционерам-миллиардерам.
– Все знамениты, только ты у меня ни рыба ни мясо, – укорила его Зоя. – Ни славы у тебя, ни денег. У меня от забот голова кругом, а ты лезешь с загадками. Постыдился бы, лоботряс. На полном обеспечении сидишь, а еще поучать вздумал. Я тебе кто, служанка или рабыня Изаура?
– Эксплуататор я! Тиран! – бил себя в тощую грудь Серафим. – Все, с этим покончено! На руках тебя буду носить, цветами осыпать и духами кропить В мир прекрасного и вечного дверь распахну! Сегодня же начинаем ликбез по искусству. Собирайся живо в театр, даю полчаса на сборы.
– В театр? – удивилась она.
– В театр! Крымский русский и драматический!– скомандовал он. – А где, где мое вечернее платье? – вздохнула женщина. – Ты подумал, в чем твоя Зоенька пойдет в театр? Дожилась! Так-то ты меня любишь, голубишь…
– Зоя, да у тебя одежды, – он распахнул дверцы шифоньера. – Вот это велюровое платье в самый раз.
– Не модно. Такие двадцать лет назад носили.
– А это голубое, ситцевое?
– Для пляжа.
– Тогда шелковое с глубоким декольте? – обрадовался он находке. – Курам на смех.
– А вот это, прозрачное, тебе очень к лицу. Ты в нем, как невеста или русалка.
– Разуй глаза! – вскипела Зоя. – Кто в пеньюаре по театрам ходит?
– Не сердись, лапочка, ведь это все твои покупки.
– Вспомни, когда это покупалось? – спросила она и тут же ответила. – При царе Горохе, а мода давно вперед убежала. На твою зарплату за ней разве угонишься. Перешел бы ты работать в на Ван Гог. Вот тогда бы я тебе ответила, что это такое?
– Это ты ловко придумала,– ухмыльнулся Серафим. – Сначала меня на борт, а потом можно и за борт. Так не пойдет, ты для меня в любой одежде хороша. А другим на тебя нечего глазеть – ты не Сикстинская мадонна и не Мона Лиза. А если одену тебя в шелка да меха, могут шустрые фраера Дон Жуаны и увести. Сколько вокруг, молодых да резвых. Нет, я себе не враг, голова у меня еще на месте.
– Ну, спасибо, утешил, глаза раскрыл, – сникла она. – Ты хоть знаешь, почему люди в театр ходят?
– Насладиться искусством, музыкой, – обрадовался он неожиданному повороту в разговоре и подумал: «Значит, проснулось в ней чувство прекрасного, влечет эстетика. А я грешным делом отчаялся, что не выбиться нам в элиту. Но есть еще надежда, не потерян последний шанс».
– Эх, темнота, – охладила его супруга. – У Шуберта спроси и на носу заруби. В театры, музеи, на выставки ходят, чтобы себя показать и на людей посмотреть. А ты заладил: искусство, искусство. Прекрасно выглядеть – вот это самое важное для женщины искусство! А что я могу показать? Дешевые сережки и сбитые сапожки?
Зоины губки задрожали и Серафим почувствовал, что назревает драма, последствия которой непредсказуемы.
– Да шут с ним, с этим театром, – нежно прошептал он. – Пьеса, говорят, неважная. Одним словом, халтура, автор зануда, а актеры бездарные. Посидим дома, чайку попьем, об искусстве эпохи Возрождения поговорим. Летом в Москву махнем, в Большой театр на «Лебединое озеро» или «Отелло». Элита от нас далеко не уйдет, настигнем и превзойдем. Творческий потенциал у меня высокий.
В ДЕНЬ ПРИЕМА
Зиновий Изотович Воротилов, директор объединения торгово-розничных предприятий, восседая в мягком кожаном кресле, нажал на кнопку звонка. И в тот же миг в кабинет впорхнула тонкая и резвая, как стрекоза, секретарша Ирочка – девица лет двадцати пяти от роду, но уже не первой молодости, поскольку испытала на своем лице не один десяток косметических средств и препаратов, потоком хлынувших из-за бугра. Над ее узким лбом одуванчиком трепетал сиреневый куст волос.
