Яблоко Невтона - [7]

— Прошу извинить, — сказал он весело густым и ломким голосом, едва переступив порог и не прикрыв еще дверь за собою, словно оставляя на всякий случай выход для отступления. — Лука доложил, что у нас гость из Сибири, — глянул на Ползунова с нескрываемым любопытством. — Дозвольте аттестоваться.

— Ну, проходи, проходи, коли вошел, — строго велел полковник, тая в глазах добродушную усмешку. — Да мы уже, по правде сказать, конфидентную часть закончили. — И тут же, не делая пауз, представил вошедшего. — Прапорщик Семен Порошин. А это, — повернулся к гостю, — унтер-шихтмейстер Ползунов. Будьте любезны, — последнее адресовалось обоим. Ползунов поднялся навстречу молодому Порошину, и они, слегка раскланявшись, обменялись крепким рукопожатием.

— Ну, и как там Сибирь поживает? — спросил Семен.

— Старается с божьей помощью.

— Знатно, знатно! А вы, унтер-шихтмейстер, как я догадываюсь, прибыли с обозом, блик-зильбер доставили на Монетный двор?

— Да. И малую толику золота.

— А толика, полагаю, меряется пудами? — лукаво поглядывал, острый, видать, на язык прапорщик, присев рядом с отцом на мягкий подлокотник просторного кресла — и сейчас особенно было заметно, бросалось в глаза их внешнее сходство. — Знатно, знатно, как говорит наш Лука, — должно быть, имел в виду камердинера. — А сибирских котов не доставили для ее величества? — спросил с загадочною усмешкой. — Государыня наша не только ведь в золоте да блик-зильбере нуждается…

Ползунов лишь плечами пожал, не разгадав столь хитрого и неясного намека, и полковник тотчас пришел ему на выручку.

— Ну, ну, cher ami, - сказал он сыну, — побереги красноречие. И экспромты свои оставь для другого раза.

— Виноват! Только ведь нет в том никакой тайны, — усмехнулся Семен и встал рывком, придерживая рукою темляк шпаги и словно готовясь к какому-то новому демаршу. — Виноват, — еще раз он сказал, повернувшись к Ползунову и только ему объясняя. — Да, да, никакого тут нет секрета: в апартаментах государыни завелись мыши. Вот она и повелела выписать сибирских котов, дабы оные провели во дворце чистку… Да об этом весь Петербург уже знает.

— Полно, полно, — урезонил его отец. — Твои реляции устарели. Петербург давно уже котами не интересуется.

— Да, пожалуй, вы правы, — легко согласился Семен. — Ныне другая интрига всех занимает. После отставки великого канцлера повсюду только и слышно: что же будет с графом Бестужевым-Рюминым?

— А ничего с ним не станется, — отмахнулся полковник, слегка поморщившись. — Поживает граф дома, в собственном дворце, и в ус не дует — какой там арест… почетное принуждение.

— Почетное? — вскинулся юный прапорщик, ловя на слове отца. — Но все-таки принуждение! А за что? Может, за то, что великий канцлер не поспешил менять своих взглядов на отношения России с Францией, как это сделали многие? Может, потому и упал его кредит? Или за то, что первым указал на ошибки фельдмаршала Апраксина, когда тот после победной прусской кампании вдруг пошел на попятную и вместо того, чтобы продвигаться вперед, начал ретировать русскую армию… Не за то ли великий канцлер лишился доверия?

— Нет, не за то, — спокойно сказал Порошин. — За ту дислокацию Апраксин был отстранен от командования. Сие должно быть известно и молодым офицерам, — заметил не без укола. — А кредит великого канцлера упал еще раньше. И не только упал, а был исчерпан. Да, да, сударь, нынче в политике старые формы не только вредны, но и вовсе непригодны. И не надо из графа Бестужева-Рюмина делать героя или, того хуже, великого мученика — на эту роль он и вовсе не подходит.

— Стало быть, сначала снимут голову, а потом начнут выяснять — чья голова срублена?

— Ну, за голову графа Бестужева можно не беспокоиться. А вот кредита своего он уже не поднимет.

— Старые формы помеха? — язвительно поинтересовался прапорщик, расправляя шнурки темляка на эфесе. — А что, разве нынешний канцлер граф Воронцов какие-то новые формы изобрел?

— Это особый вопрос, — сказал полковник. — И давай мы его отложим, а то наш гость окончательно заскучает. Петербург — это еще не вся Россия, — добавил наставительно. — И все эти дворцовые передряги до Сибири, небось, и вовсе не доходят…

— Да, да, разумеется, — живо и с той же легкостью, как и минуту назад, согласился Семен и глянул на Ползунова. — Извините за котов, шутка неловкой получилась.

— Нет, отчего же, — скорее не возразил, а поддержал его Ползунов, — я непременно воспользуюсь вашим советом и пару котов привезу в следующий раз, коли они тут нынче в фаворе.

Разрядка вышла удачной, и все трое облегченно и от души посмеялись.

— Вот и славно! — сказал Порошин. — А если по правде, так нас нынче с унтер-шихтмейстером занимают вовсе другие вопросы. Как, например, сблизить рудники и заводы, дабы не только увеличить, но и облегчить добычу блик-зильбера.

— И как это можно сделать? — спросил Семен, обращаясь почему-то не к отцу, а к Ползунову.

— Пока не знаем.

— Сегодня не знаем, а завтра будем знать, — пришел опять на выручку полковник. — Вот унтер-шихтмейстер обещает подумать, поискать и найти нужное решение, — с улыбкой заговорщика смотрел на Ползунова, и тот не посмел возражать, воспринимая слова Порошина скорее как шутку, но и в то же время как бы подтверждая молчаньем своим готовность взвалить на себя любую ношу. — Ну что ж, друзья мои, — поднялся Порошин, давая понять, что аудиенция окончена, — приятно было поговорить с вами. И небесполезно, полагаю. А тебе, прапорщик, поручение, — обратился к сыну. — Вот унтер-шихтмейстера интересует «Слово о явлениях воздушных» Ломоносова, так ты, друг мой, не сочти за труд помочь ему отыскать эту книгу. Зайдите в академическую лавку, там она должна быть.