Яблоко для тролля - [28]

Долька внимательно слушает, дышит хрипло. У нее жар. Через все проложенные между нами тряпки пробивается и жжет меня ее боль. Надо завтра попросить у Айболита морфин. Ее, конечно, пора положить в стационар, но я пока не могу. Не могу!

50

«Хватит, пожалуй!» Невысокий, но жилистый и ловкий Пьер клещами вытащил из горна кусок раскаленного докрасна железа, шмякнул его на наковальню. Застучал-забухал-затюнькал молоток, придавая форму будущему лемеху.

В незакрытые по летнему времени двери кузни влетела Адель. Одета она была вполне по моде того века: в полотняную белую камизу-рубашку, сверху — в тунику-котту с длинными узкими рукавами и тунику-сюрко, подпоясанную по бедрам поясом. Рыжие кудри А полностью спрятались под белым круглым платком с отверстием для лица. Адель пару секунд с удовольствием наблюдала за пьеровой стукотней, потом по-разбойничьи свистнула. Отшвырнув молот с клещами, кузнец кувыркнулся в воздухе, оказавшись лицом к «врагу». Шерсть на голове встала дыбом, зубы оскалились. А захихикала:

— Обожаю прытких мужчин! Повторить можешь?

Тролль обиженно засопел:

— Вся работа насмарку! — он выудил откуда-то погнувшийся лемех, сунул обратно в горн. — Чего пришла-то?

— Да там этот опять, я видела, на заднем дворе со щита герб отковыривает, чтоб повод был зайти.

— Кто — «этот»?

— Корнеплод какой-то, кажется.

— Наверное, Свеклольд.

— Точно!

— Заказ готов, тащи сюда коробку.

— Уже принесла.

Адель выкопала в плетеной коробке нужный кусок пергамента с мадригалом и пометкой «для Свеклольда» и пожала плечами:

— Не пойму никак, зачем идти в трубадуры, если стихов писать не умеешь?

— Нам-то что? Платят — и прекрасно.

— Вон он топочет! — А юркнула в уголок и приняла пристойный вид, подобающий жене уважаемого ремесленника.

В низенькую дверь кузни втиснулся великолепный трубадур. О! Он пленял. Весь в шлеме, весь в кольчуге, весь в плаще. Ноги восхищали обывателей ярчайшими, супер-стильными, самыми красными в мире штанами. Испачканными навозом. На поясе болтался меч в ножнах. В руках рыцарь гордо держал покалеченный щит и обиженный расставанием с ним герб: двуглавого беременного козла в туфлях. Внеся данные предметы в помещение, сиятельный воин изрек:

— Повелеваю: почини!

Его блудливые глазки обнырнули кузню, наткнулись на скромницу А, и он завел:

— О, это был великий бой! Я стрелой скакал навстречу чудовищу на могучем Брыкунсе, подлый дракон рыгал огнем, скреб землю когтями и испражнялся со страха. Мой огромный меч снес его богомерзкую голову, но как раз в сей торжественный миг победы коварный выродок откусил герб с моего щита. Такая досада! Пришлось освободить герб из зловонной пасти и направиться в ближайший город к кузнецу. Не могу же я припасть к туфлям возлюбленной в столь неполноценном виде!

— Значит, навоз на ваших штанах принадлежит дракону? — спросила, чуть дыша, хозяйка.

— Ему!

— Ах-х! — Адель восхищенно закатила хулиганские очи почти под платок.

— А какие стихи я посвящаю своей даме сердца! — распетушился клиент.

«Готово?» — шепнул он Троллю. Тот молча сунул листок и забрал изуродованный доспех — чинить.

Рыцарь подкатил чурбан, взнес на него правую ногу, припал к листку и завыл:

О, Лаврампия, дева! Красы незакатный рассвет!

Твоя прелесть превыше лазури палаты небесной!

Возгорелся в глазах моих верности вечный завет

расчудесный!

Я жую, и пою, и воюю во славу Твою,

о, прекрасней любови! алмазней сверкающей броши!

Сладкой негой стиха с головою тебя оболью

и дракона убью,

и другого дракона убью,

и вообще, я весь род их противный на мах перебью,

обрати только взор на простую персону мою —

я хороший!

Адель захлопала в ладоши. Рыцарь, стоя одной ногой на чурбане, поклонился, пал, кряхтя, поднялся, принял прежнее положение и завыл сначала: «О, Лаврампия, дева!..»

Тут он вдруг икнул и застыл с открытым ртом. Думать он не умел, но пытался. Беспомощные извилины трепыхались, корчились в конвульсиях, бестолково бились изнутри о шлем. Шлем звенел.

Хотя нет, звенел молоточек Тролля, приколачивающего герб на место. Процесс думания закончился, вопреки ожиданиям, и трубадур заорал на кузнеца, тряся пергаментом:

— Подлый, жалкий писака! Червекоподобный отросток пятой конечности вепря! Недоношенный крот! Мою даму сердца зовут Магридия! Прекрасное, сиятельное, любвевозбудительное имя! Какая еще такая гадкая Лаврампия? Не хочу мерзкой, тошнотворной уродки Лаврампии! Пусть сожрут ее драконы Черного ущелья! Пусть вывалится из окна замка эта глупая старуха Лаврампия!..

Он неожиданно заткнулся, квакнул и снова пал на земляной пол. Но крик не прекратился:

— Кто в столь гнусных выражениях поносит мою несравненную, ангеловидную, убедительно превосходящую прочих божественную даму сердца Лаврампию?! Не жить тебе на белом свете, дурак!

Увлеченные тирадой поклонника Магридии, Адель и Пьер не заметили, что в кузню вошел еще один трубадур. Взъяренный непочтительными выражениями, сыплющимися по адресу его богини, он мощной рыцарской ногой поддал под зад первому рыцарю. Пока тот барахтался внизу, новый заказчик вырвал у него лист пергамента, впился в текст, забормотал: «О, Лаврампия, дева…», перевернул листок, прочел: