Я жил - [52]

Прежде чем судить о его манерах, добавлю к сказанному, что ему постоянно докучали писатели, стремившиеся заручиться его одобрением: его положительная рецензия могла сделать имя начинающему писателю. Поэтому, чтобы оградить себя от подобного рода давления и иметь возможность заниматься своим делом, он надел маску неприступности. Он даже напечатал карточки, содержащие ответы на всевозможные просьбы, с которыми к нему могли обратиться: «Эдмунд Вильсон сожалеет о том, что не имеет возможности: читать рукописи, писать статьи или книги по заказу… давать интервью… читать лекции… подписывать книги незнакомым… предоставлять свои фотографии» и так далее, так что все, что ему оставалось сделать, получив очередную просьбу, это отметить в карточке определенную строку и отослать ответ.

Благодаря тому, что мне ничего от него не было нужно и у нас было много общих интересов, мы прекрасно ладили. Впервые мы встретились в феврале 1960‑го на «пикнике с шампанским» в доме Маркуса и Митси Кан- лифф: они приехали в Гарвард на год из университета Сассекса. В то время Вильсон работал над книгой Patriotic Gore («Патриотическая кровь»). На меня сразу же произвели впечатление его неутолимая любознательность, нежелание почивать на лаврах и готовность получать новые знания даже в качестве подмастерья. То его интересовал французский символизм, то Ленин и русская революция, то свитки Мертвого моря и венгерский язык и литература. Мне никогда не встречался человек его возраста и репутации такого уровня, который настолько проявлял бы свойственную молодым любознательность. Мы часто вели разговоры, иногда в Кембридже, когда он заходил к нам, а иногда в его доме в Уэллфлит. (Я подозреваю, что он иногда страдал от приступов депрессии и нуждался в моральной поддержке.) Мы обсуждали широкий круг проблем; говорил он с некоторым усилием и даже с едва заметным заиканием, но слушал очень внимательно. Он был неисправимым романтиком во всем: наш общий друг как — то сказал, что, идя на прием, Вильсон каждый раз рассчитывал на какое — то яркое впечатление.

В политике, однако, он был ребенком. Я имею в виду не только его увлечение в 1930‑е годы коммунизмом, о котором он как — то сказал мне: «Нас обманули». Похоже, он также совершенно не понимал, чем занимается правительство, зачем оно собирает налоги, зачем нужна армия. Все, что не имело отношения к литературе и культуре в самом широком смысле слова, он считал бесполезным.

В 1970 году у него случился удар. Когда вскоре после выздоровления он зашел к нам, Ирен, открыв дверь, взглянула на него и сказала: «Эдмунд, вы хорошо выглядите». Он подмигнул, но не произнес ни слова. Однако, уходя, сказал: «Вы знаете, Ирен, человек проходит три стадии возраста: молодость, зрелость и старость. Вы сейчас определили меня в четвертую: когда кто — то “хорошо выглядит”».

В последний раз мы видели его в апартаментах шикарного бостонского отеля «Риц». Очевидно, он получил много денег, снял этот номер и, расположившись там как королевская особа, принимал посетителей, опрокидывая один «мартини» за другим. Он был в прекрасном настроении. Мы поговорили немного и собрались уходить, так как нам нужно было идти на прием. «Останьтесь», — попросил он, но мы отказались и ушли. Я всегда сожалел о том, что предпочел очередной прием с коктейлями еще одному часу с Эдмундом.

Его вдова Елена рассказала нам, что он хорошо обдумал слова, которые скажет на смертном одре. Как бы там ни было, но он умер в родительском доме, в Талкотви- ле, штат Нью — Йорк, где проводил каждое лето под присмотром сиделки. В то утро она спросила его, хочет ли он сначала позавтракать или принять душ. «Я хочу завтракать», — ответил он и умер.

Меня очень порадовало, что, как следует из его посмертно опубликованных дневников 1960‑х гг., он очень ценил нас. Ведь он мог быть весьма резким по отношению к людям.

Джордж Кеннан во многом был противоположностью Вильсона. Если Вильсон был низеньким и толстым, то Кеннан высоким и элегантным. Публичные выступления были пыткой для Вильсона, а Кеннан это делал с естественным изяществом. Больше всего меня восхищала довольно редко встречающаяся способность Кеннана понимать основные свойства коммунистической системы, причем без иллюзий, характерных для американских либералов, а также его понимание сложных взаимосвязей между коммунистической системой, российской историей и русским народом. Его «длинная телеграмма» 1946 года, а также статья в журнале Foreign Affairs («Мировая политика») за подписью «Мистер Икс» хорошо известны и не требуют подробного пересказа. В них он изложил принципы «политики сдерживания», которые утверждали, что энергичные действия по сдерживанию советской экспансии приведут к падению коммунистической системы.

Весной 1960 года он прочитал серию лекций по истории в аудитории Сандерс — театр в Гарварде, где сотни людей слушали их как завороженные. Через год они были опубликованы под названием «Россия и Запад при Ленине и Сталине». Без всякого снисхождения к публике, без малейшей попытки сделать сложное более понятным путем упрощения или сенсационности, опираясь лишь на силу своего интеллекта и красноречия, Кеннан прочитал один из самых впечатляющих курсов, которые мне когда- либо приходилось слышать.