Я жил - [40]
Я относился скептически к абстрактному социологическому методу в отношении изучения страны с пяти- или шестисотлетней государственностью, чья история к тому же сильно отличалась от западной. Мне казалось, что, для того чтобы понять, почему судьба страны складывалась таким образом, необходимо углубиться в ее прошлое, особенно в историю ее социальных и политических институтов. Чтобы доказать это, я проанализировал две работы Макса Вебера о России, изданные после революции 1905 года, а также некоторые его статьи. Я разделял всеобщее восхищение немецким социологом, но, читая его очерки о современной ему России, понял, что он был безнадежно слеп, не сумев разглядеть значение и последствия происходивших там событий. Он находился под влиянием своей теории, утверждавшей, что профессиональные бюрократии настолько уже укоренились в современном мире, что революции стали невозможны. Февральскую революцию в России 1917 года он воспринял не как настоящую революцию, а как свержение некомпетентного монарха. Большевистский переворот воспринимал лишь как «чисто военную диктатуру» капралов, как «надувательство», у которого не было будущего. Моя статья
Моя ранняя страсть к искусству имела благотворное и устойчивое последствие: она привила мне иммунитет против любой идеологии.Варшава, июнь 1939 г.
Мои родители встретились в 1920 г. в Варшаве. Свадьбу сыграли в сентябре 1922 г.
Я родился 11 июля 1923 г. в городке Чиешин в польской Силезии. 70 лет спустя мне присвоили звание его почетного гражданина. На фото мне 4 года.
Оскару и Эмми Бюргер (они слева) суждено было стать нашими самыми близкими друзьями на всю жизнь, а их сын Ганс стал мне как брат.1934?.
В последний год перед войной мое существование отравляли военные занятия в школе. На фото я (слева) и мои самые преданные друзья Питер Блауфукс (в центре) и Олек Дызенхаус (справа).
Варшава 1938 г. Маршалковская, главная улица Варшавы, после бомбежки. 1 октября 1939 г. германские войска вошли в город.
Я с родителями на фото в поддельном паспорте граждан одной латиноамериканской страны. 27 октября 1939 г. мы покинули оккупированную Польшу.
3 июля 1940 г. мы отплыли из Лиссабона в США на маленьком греческом судне "Неа Хеллас". 11 июля, в день моего 17-летия, судно прибыло в Хобокен, штат Нью — Джерси.
Наша свадьба с Ирен состоялась 1 сентября 1946 г. в отеле "Дельмонико" в Нью — Йорке. Мы идеально дополняли друг друга. Семейная жизнь для меня — неиссякаемый источник радости и сил.
В апреле 1957 г. я месяц путешествовал по СССР. Больше всего меня расстраивала., не столько бедность и серость, сколько всеобъемлющая ложь….С главой мусульман Средней Азии. Ташкент, апрель 1957 г.
Свою первую книгу "Формирование Советского Союза" я писал три года. Она увидела свет в 1954 г. в издательстве Гарвардского университета. Критика была благосклонной… Работа над рукописью. Уотертаун, 1951 г.
А. Керенский был русским патриотом и не таил обиды на страну которая его отвергла.
«Макс Вебер и Россия», появившаяся в апрельском номере журнала World Politics за 1955 год, очень не понравилась гарвардскому социологу Талкоту Парсонсу, самому известному из последователей Вебера в Соединенных Штатах. Парсонс сообщил мне позже, что задумал написать опровержение, но так и не собрался сделать это; он так и не сказал, что же такое неприемлемое нашел в моей статье. Я подозреваю, что дело было просто в lèse — majesté[18].
Здесь необходимо остановиться на системе заполнения вакантных должностей в Гарварде вообще и рассмотреть положение дел на историческом факультете в 1950‑х годах в частности. В годы депрессии президент Гарвардского университета Джеймс Конант положил начало системе заполнения вакантных должностей по схеме, которая стала известна под названием «принцип: повышение или увольнение». Для того чтобы избежать положения, при котором орды молодых малооплачиваемых и много работающих преподавателей без всякого будущего в университете обслуживали бы профессоров с пожизненным назначением, он ввел строгую систему продвижения по службе. В самой нижней части служебной лестницы находился ассистент преподавателя, который получал контракт на пять лет, причем подразумевалось, что он имел достаточно высокую квалификацию для получения пожизненного назначения при условии, если проявит себя и будет вакантная должность. В декабре четвертого года работы деятельность преподавателя на факультете оценивалась. В результате его или рекомендовали на должность адъюнкт — профессора, что означало подтверждение статуса, или ему в этом отказывали, и у кандидата было полтора года, чтобы найти себе другое место. Однако иногда факультетам требовались преподаватели, не включенные в систему продвижения по службе. Для этих целей ввели должности лектора и инструктора, которые имели строго ограниченный срок контракта.
Когда я получил степень доктора в 1950 году, меня назначили на должность инструктора, которую можно было продлевать каждый год в течение трех лет. Я вел индивидуальные занятия со студентами по программе «Литература и история» в качестве инструктора до 1954 года. В тот год я получил назначение на должность лектора на один год. Таким образом, мои шансы получить постоянную должность в Гарварде были крайне малы, потому что, как правило, пожизненное назначение давалось тем, у кого была должность ассистента профессора, то есть тем, кто был включен в систему продвижения по службе. Мое будущее казалось еще более бесперспективным потому, что в 1954 году на должность ассистента профессора по русской истории был назначен Мартин Малиа, выпускник Йельского университета и ученик Карповича. Предыдущие три года он преподавал в ранге инструктора курс по русской истории и получил разрешение вести аспирантский семинар, что было из ряда вон выходящим для человека на такой должности. В течение последующих четырех лет Малиа учувствовал в преподавании каждого курса по русской истории вместе с Карповичем и Вулфом. Кроме этого он вел курс по истории Советского Союза. Как бы это ни казалось странным, сложившаяся ситуация меня совершенно не волновала. Я был настолько уверен в себе, что не обращал внимания на факультетскую политику. Я был слишком занят исследовательской работой, писанием статей и преподаванием, чтобы обращать внимание на подобные вещи. «Что — нибудь подвернется и как — нибудь устроится, если не в Гарварде, то еще где — нибудь, и будет возможность продолжать научную работу», — думал я.
