Я жил - [34]

Никакой войны не было, и под номинальным руководством преподавателя мой второй год учебы был посвящен «курсам чтения», то есть самостоятельной подготовке по четырем предметам для сдачи главного экзамена, который должен был состояться в конце второго года. Для экзамена я выбрал следующие предметы: средневековая история Польши и Богемии, эпоха Возрождения и Реформация, современная Англия и современная Россия. Я довольно хорошо выдержал суровое испытание в конце мая и летом 1948 года начал размышлять над темой диссертации.

Но прежде чем я углубился в свою диссертацию, мы с женой совершили поездку в Европу. Тогда мы думали, что при существующих напряженных отношениях между Соединенными Штатами и Советским Союзом, это вполне могло быть нашим последним шансом взглянуть на старый континент до того, как он будет превращен в груду руин. Мы пересекли Атлантику на Kota Inten, жалком, переделанном из военного транспортного корабля голландском судне с командой индонезийцев. Питание было скудное, поместили нас в разных общих каютах, и корабль постоянно кренило на одну сторону. Но через десять дней мы благополучно прибыли в Роттердам. А оттуда направились в Париж, где я повстречался с моим дядей Максом, уцелевшим во время холокоста, тем самым дядей Максом, который провожал нас на поезд в Варшаве в то памятное октябрьское утро 1939 года. Он спасся благодаря жене — польке, с которой состоял в гражданском браке. Она, рискуя собственной жизнью, скрывала его в своей квартире. Я также встретился с Олеком, который, по крайней мере внешне, совсем не изменился. Мы путешествовали с небольшим количеством денег, но доллар ценился высоко — в Париже комната с кухней и ванной около вокзала Сен — Лазар стоила всего один доллар в день. Наши требования были довольно скромны, и мы прекрасно проводили время. Из Парижа мы направились в Швейцарию и Италию. На обратном пути в Брюсселе я встретился с Вандой. Она вышла замуж за бельгийского булочника, которого встретила в немецком лагере принудительных работ.

Когда мы вернулись в Штаты в сентябре 1948 года, мы поселились в Нью — Йорке, главным образом потому, что Ирен хотела быть поближе к своим родителям. Несколько дней спустя мы поехали на машине в Кембридж, чтобы я смог зарегистрироваться на следующий год аспирантуры. Как выяснилось, я перепутал сроки регистрации и опоздал. Декан пожурил меня за опоздание и сказал, что я смогу подать документы в конце периода регистрации. В течение этих двух — трех дней, которые я в основном проводил в Уайднеровской библиотеке, главной библиотеке Гарварда, мне повстречался Чарльз Тэйлор, главный специалист факультета по Средневековью. Эта встреча оказалась одной из тех, которые меняют жизнь человека. Тэйлор предложил мне место помощника преподавателя курса «История 1» — обзора западной цивилизации, обязательного для всех историков, его посещали также многие студенты других факультетов. В течение осеннего семестра Тэйлор читал лекции по огромному курсу «История 1» два раза в неделю в новой лекционной аудитории на Кирклэнд — стрит. Во время весеннего семестра курс вел Карпович. По пятницам студенты разбивались на группы приблизительно по двадцать человек и занимались под руководством аспиранта, который отвечал на вопросы и проводил тесты по заданному на неделю материалу.

Это был мой первый опыт преподавания, и мне он очень понравился несмотря на то, что требовалась лихорадочная подготовка и иногда импровизация. Я помню, как — то раз один студент спросил меня ни с того ни с сего, почему Филипп II, король Франции в Средние века, получил второе имя «Август». В настоящее время я бы ответил, что не знаю, но тогда я был молод и не хотел признаться в своей неосведомленности. Я попытался ответить и сказал, что это было потому, что он родился в августе. Как только окончилось занятие, я побежал в библиотеку, чтобы найти ответ, и с облегчением узнал, что Филипп II действительно появился на свет 21 августа 1165 года.

Темой диссертации я выбрал большевистскую теорию о национальностях. То было время, когда русский шовинизм, активно разжигаемый Сталиным, достиг своего апогея. Россия изображалась как страна, которая в течение всей своей истории была ведущей страной мира; всегда она была жертвой агрессии, никогда агрессором; всегда — страной великих научных и творческих достижений. Одна советская публикация того времени признавала первенство американцев только в двух изобретениях: вафельницы и электрического стула[17]. Мне казалось удивительным, что режим, официально стоявший на позициях марксизма — идеологии, осуждавшей национализм как ухищрение буржуазии с целью отвлечь рабочих от классовой борьбы, держался такого оголтелого национализма. Я хотел понять, почему это произошло. С этой целью я начал изучать теории национализма, которые исповедовали основоположники социал — демократии и их ученики, особенно в Австро — Венгрии и в России. Я работал очень напряженно, потому что хотел выполнить программу подготовки докторской диссертации за два года. Это было нелегко, так как мне приходилось сочетать работу над диссертацией с преподаванием. Нагрузка несколько уменьшилась на следующий год, мой последний год в аспирантуре, потому что я получил на один семестр аспирантскую стипендию от только что основанного Центра российских исследований, что освободило меня от необходимости преподавать. Диссертация была готова в начале 1950 года. Я так усердно работал над ней, что, после того как подал секретарше факультета переплетенный экземпляр, меня увезли на «скорой» в больницу.