Я жду отца. Неодержанные победы (Повести) - [8]

— Пока! — кричу ребятам.

Бегу. Дергаю дверь. В глаза — свет. Неужели?! Правда?! Стою.

Коптилка. Стол. Сидит бабка. Читает.

— Ты чего? — спрашивает.

— Я?.. А мама не пришла?

— Нет еще… Иди домой. Хватит тебе по улице гонять. Поздно уже…

Я раздеваюсь. Сажусь к столу. Смотрю на бабку. Как она читает. Бабка шевелит губами, будто разжевывает каждое слово. Долго — долго жует. Потом мусолит палец. Переворачивает страницу.

Тихо у нас. Печка еще не погасла, не совсем простыла. Коптилка горит ярко — ярко. Ну, прямо как электролампочка.

Бабка читает. А я смотрю, как она читает, и думаю, как было бы здорово, если в нашей комнате зажечь одну… нет, десять… нет, сто лампочек. Как бы они горели! Было бы светлее, чем в самые солнечные дни. Ох, как было бы светло!

Приходит мать.

— А я думала — свет дали… А это коптилка…

А это — коптилка. Всего — навсего — коптилка. Из снарядной гильзы.

Зверь пострашнее тигра

У меня появилась забота. Среди старых книг и тетрадей я нашел букварь. Бабка показала, как пишутся буквы, и я целыми днями исписывал ими стены, забор, ворота, двери — вообще все, на чем можно было писать мелом.

Почему-то мне не давалась буква «я». Я писал ее и так, и этак, и все она была у меня похожа скорее на «R», чем на «я». Но я не унывал. И писал, и писал.

Бабка, видя мое усердие, дала мне тетрадь и карандаш. Я исписал ее огромными буквами. Каждая буква была в полстраницы.

Свою «работу» я показал третьекласснику Сеньке Барсикову.

Сенька был маленький, рыжий и важный. Он осмотрел тетрадь со всех сторон и хмыкнул:

— В школу захотел?

— Ага…

— Ну и дурак. Погоди: пойдешь в школу — наплачешься. Учиться — это тебе не тетради марать разными дурацкими буквами.

— А я все равно пойду…

— А тебя еще не примут… Ты переросток. Будь я на твоем месте, я бы из дома сбежал и на фронт подался…

— На фронт тебя не примут… Ты дурак. А там знаешь каким умным надо быть!

— Это кто дурак? Я, что ли?

— А что?

— А то, смотри, перепущу. На меня где сядешь, там и слезешь, — пообещал Сенька и величественно удалился.

Сенька был страшный задира и всех пугал своей воображаемой силой.

— А знаешь, что моя фамилия означает? — спрашивал он перед началом драки у противника.

— Не — е…

— Тигра видел?

— Не — е…

— Так вот, барс — это тигр. Только пострашнее. Недаром же я свою фамилию ношу!

А через минуту, зажав в кулаке разбитый нос и громко призывая маму на помощь, Сенька мчался с поля боя. На другой день Сенька объяснял:

— Видел, как я вчера Петьке наподдал? Он с испугу голову потерял и стал метаться в разные стороны. Тут меня домой позвали, а он как чумовой бежит за мной и бежит. Пришлось еще ему подвалить… Не веришь? Кто брехло?! Пойдем стукнемся.

Зато никто из мальчишек на улице не знал интересных историй больше, чем он, — о кладоискателях, пиратах и путешествиях. Вечерами мальчишки собирались в укромном уголке нашего двора, и Сенька рассказывал, как барон Мюнхаузен летал на луну.

— И что он там увидел? — нетерпеливо спрашивали мы.

— А ничего он не увидел, — говорил Сенька. — Там же никого нет. Моя бабка говорила…

И Сенька рассказывал, что ему говорила бабка.

— И среди бабок есть умнейшие старухи, — говорил Сенька. — Вот моя бабка рассказывала, как ее мать крепостной была. При царе цепи носила. А сбежать — никакой возможности. Побежишь, а они, проклятые, как забренчат, как забренчат…

Когда мать увидела мою «писанину», она поцеловала меня и на другой день принесла большую довоенную книжку с цветными картинками. Это были «Сказки» Андерсена.

По ним я учился читать.

Школа

Ого — го! Я иду в школу. Иду в школу. Иду в школу. Конец сентября. Солнце — вовсю! Я иду в школу. За спиной у меня болтается старая полевая сумка. В сумке — тетради и кусок хлеба. Как здорово, что я иду в школу! Вы даже не представляете, как я хочу учиться. Хочу в школу, где много мальчишек и девчонок. Где изучают буквы и цифры, где очень интересно…

И вот я иду в школу.

Иду — боюсь: а вдруг не примут?!

Иду — трушу, хотя знаю, что уж давно записан в первый класс. По нашей улице ходила женщина и переписывала всех детей школьного возраста. И меня записала.

А я все равно боюсь.

Ох как боюсь! А вдруг не примут? А вдруг прогонят? Скажут, почему ты не в белой рубашке? А у меня нет такой. А говорят — надо обязательно быть в белой рубашке и черных штанах. Потому что — открытие школы.

А на мне — зеленая рубашка. Из гимнастерки. И серые штаны, от убитого немца. И сапоги с галошами.

Иду — думаю: вот если бы рубашку мелом покрасить. Или белой краской. А штаны — черной. Или углем…

А еще я боюсь, скажут, почему не подстрижен? Бабка стала меня стричь. А ножницы — тупые. Она меня ощипала порогами, зигзагами. Не голова — бугор. Как будто овцу стригли.

А может, шапку не снимать?

Нельзя. Заругают.

А может, все-таки не снимать?

Вхожу. Коридор. Шум.

Бабка однажды мне говорила:

— Придешь в школу, а там шум стоит, как туман. Только в тумане ничего не видно, а здесь — не слышно. Станешь быстро закрывать и открывать ладонями уши — как собаки лают: гав, гав, гав.

Я тоже ухватился за уши. Открываю и закрываю. Закрываю и открываю. И по сторонам смотрю. Мальчишки и девчонки разбегаются по классам. А я не знаю, куда мне идти. Стою. Верчу головой. Не знаю, куда идти — и все. Хоть умри.