Я жду отца. Неодержанные победы (Повести) - [9]

— Мальчик, у тебя уши болят? — спрашивает меня худенькая женщина.

— Нет…

— А что же ты не идешь в класс?

— Не знаю, куда идти, — говорю.

— Как не знаешь? Разве твоя мама не была на родительском собрании?

— Нет…

Краснею. Боюсь, ох сейчас прогонят.

— Очень плохо, — строго говорит женщина. — Как же нам теперь с тобою быть? Первых классов у нас — четыре…

— Не знаю…

Не могу удержать слезы.

— Ну — ну, — говорит женщина и улыбается. — Такой большой мальчик, а плачешь.

— Да — a, вам-то хорошо… А меня теперь в школу не примут.

— Ладно, ладно, — смеется женщина. — Не плачь. Эх ты, ревушка — коровушка. Никто тебя не прогонит. Ну, успокоился? Вот так. А теперь пойдем искать твой класс. И, кстати, сними шапку. Когда входишь в помещение, а особенно в школу, надо обязательно снимать головной убор.

— Я это знаю, — говорю. — Только понимаете… Мне без шапки никак нельзя… Вдруг меня продует?!

— Не бойся. В школе очень тепло и сквозняков нет…

— А можно не снимать?

— Какой ты упрямый! — сердится женщина. — К тому же, я вижу, ты совсем не слушаешься взрослых. А нам в школе такие не нужны. Если ты не снимешь шапку, можешь идти домой.

— Ой, сниму…

Снимаю. Женщина мельком смотрит на мою голову. Чувствую, что она еле — еле сдерживает смех.

— Кто тебя так остриг? — спрашивает.

— Бабушка. Только у нее — ножницы тупые. Вот и получилось так…

Я опять готов зареветь. Женщина смеется. Хохочет. Но совсем не обидно.

Я смотрю на нее сначала мрачно, потом, представив свою голову, остриженную под овцу, тоже смеюсь.

Ох и посмеялись мы! У меня даже живот заболел. Я сразу скислился.

— Ты чего? — спрашивает. — Неужели обиделся?

— Да что вы, — говорю. — Только я подумал, что меня мальчишки задирать будут. Да еще овцой прозовут. А кому такое понравится?

— Верно, — говорит, — никому не понравится. Поэтому пойдем ко мне в кабинет, подумаем, что можно сделать с твоей прической.

Тут я сразу догадался, что она директор. Меня даже дрожь прошибла.

— Ты вроде испугался? — спрашивает.

— Нет, — говорю.

А сам зубами стучу. Стучу как заводной. Никак не могу остановиться. Так испугался.

— А вы меня… из школы…

— Не бойся. Из школы тебя никто не выгонит. Разве ты виноват, что у вас ножницы тупые?

И правда, разве я виноват?! Улыбаюсь. Иду за ней.

Большая комната. Письменный стол. На стене чей-то портрет.

Женщина достает из стола ножницы. Смеется:

— Как тебя зовут? А то и не знаю, кого стричь буду.

— Сережа, — говорю. — Сережа Васильев…

— А меня зовут Ирина Викторовна. Вот мы и познакомились… А теперь подставляй голову.

Сажусь. Она начинает щелкать ножницами, как заправский парикмахер. Руки у нее — ласковые, нежные, быстрые. Веселые руки. Мне хочется прижаться к ним лицом и сидеть долго — долго, не шевелясь, — такие они добрые.

Доброта… Не понимаю, почему люди прячут тебя друг от друга?

А может быть, так надо? Так и должно быть? Надо прятать тебя, чтобы в нужные, именно в нужные минуты ты океаном врывалась в человеческое сердце? Топила его в своих волнах?

Нет, тебя нельзя прятать, доброта! Тебя надо беречь. Охранять. И дарить тем, кто тебя заслуживает. Иначе ты перерастешь в злобу.

Надо быть добрым. Терпимым к людям. К людям, которые порой кажутся ненужными, смешными или злыми. К людям, с которыми мы каждый день встречаемся и о которых почти ничего не знаем. Или не хотим знать.

А что, если им нужна наша доброта? Так нужна, что они погибнут без нее. А мы не думаем об этом. А сами они об этом не скажут.

Не прячьте доброту. Ведь она, как и все другое, умирает…

— Готово, — говорит Ирина Викторовна. — Теперь вполне прилично.

Я ищу глазами зеркало.

— Какой требовательный молодой человек, — смеется она. — Ему и зеркало подавай…

Дает мне круглое карманное зеркальце. Смотрю на себя — ничего. Дразнить не будут.

— Спасибо, — говорю. — Большое спасибо.

— Пожалуйста. Только в следующий раз ты уж не стригись так. Ладно?

— Ладно, — говорю.

Зазвенел звонок. Мы пошли искать мой класс.

В первом «А» учительница сказала, что я — не ее.

В первом «Б» — то же самое.

В первом «В» — наконец-то! — я оказался в списке.

— Иди учись, — сказала Ирина Викторовна. — Смотри, чтобы мне на тебя не жаловались.

— Не будут, — заверил я и уселся за первую парту.

— Это место уже занято, — сказала учительница. Глаза ее зло смотрели сквозь очки. Она была похожа на сову. — Вообще, я не знаю куда тебя посадить… Класс переполнен.

— Да поместимся, — заулыбался я.

— Чего это ты такой веселый? Не на утренник пришел, а в школу. Если б не Ирина Викторовна, я бы тебя за родителями послала. Почему опаздываешь? Да еще в самый первый день занятий…

— Я больше не буду…

— «Не буду, не буду»! Все вы так говорите. А сами не даете работать. И как только не стыдно!

«И чего это она? — думал я. — И за что это она меня ругает?»

Когда она наконец выдохлась, я спросил:

— А можно, я с кем-нибудь втроем сяду?

— Садись, — буркнула она.

Я сел рядом с двумя мальчишками и целый час просидел глядя в одну точку. Даже не шевелился.

Карточки

Ура, ура, ура!!! Мать получила карточки. Продуктовые карточки! Карточки, по которым мы будем получать хлеб!

Вот они. Я держу их в руках. Мне кажется, я держу хлеб.

— Не порви, — говорит бабка.