Я вспоминаю - [33]

Все бидончики стоят рядышком на большой печи посреди класса.

Тут меня ждет первое в жизни разочарование.

Почти у всех красные или синие эмалированные бидончики, а у меня простой, железный.

- Цветные бидоны - это безвкусица! - решила Анриетта. Впрочем, дело еще в том, что от эмали легко откалываются куски.

Анриетта снова хитрит, вечно хитрит; от этой привычки она не избавится до конца жизни. Эмалированные бидоны просто-напросто дороже, да и сама эмаль слишком хрупкая.

Безвкусными провозглашаются также бутербродные коробки, ядовито-красные и ядовито-зеленые, с картинками, на которых изображены дети, играющие в дьяболо *, или сцены из сказок Перро.

На моей коробке - никаких картинок.

Никогда я не надену клетчатого передничка- одного из тех, что мне очень нравятся: в розовую клеточку на девочках, в голубую на мальчиках.

Так одеваются только дети рабочих!

Почему дети рабочих? Тайна! А я обречен носить черные сатиновые передники, немаркие и практичные.

У других детей на полдник шоколад с начинкой, белой, розовой, фисташковой, зеленой. А мне дают с собой шоколад "Антуан" без начинки, потому что "эту начинку неизвестно из чего делают".

Мой горизонт сузился. Теперь не я, а брат Кристиан принимает участие в утренней жизни на кухне, присутствует при том, как ставят суп на плиту; теперь его, а не меня, таскают к мяснику и колбаснику; с ним одним гуляют после обеда по улицам, на которых живет столько студентов.

Утром отец по дороге на службу отводит меня в детский сад. Мир упростился, он похож на театральную декорацию.

* Игра, состоящая в том, что нечто вроде деревянной катушки подбрасывают вверх и ловят на веревочку, натянутую между двумя палочками.

В хорошую погоду - сад, сад у Сестер; виноград, вьющийся по кирпичной стене; ряды грушевых деревьев между грядок; старик садовник с граблями или лейкой; иногда в небе птичья стая.

В дождь, в холод - большой класс с белыми стенами, увешанными детскими поделками; там и канва, и плетеные коврики, и вышивки крестом, красными нитками по суровому полотну. Вокруг меня то солнечные пятна, пробивающиеся сквозь ветви сада, то волны жара, плывущие от необъятной печки. Но лучше всего я помню грохотание трамваев да перезвон колоколов, а когда в церкви кого-нибудь отпевали, до нас еле слышно доносились орган и церковное пение.

Еще помню зимние дни. Сестра Адония вооружалась витой восковой свечой, укрепленной на шесте, и уже в три часа пополудни зажигала два газовых рожка. В их резком свете мы все напоминали привидения, а печка грела до того жарко, что в четыре, когда мамы забирали нас и уводили в сырую мглу, мы выходили совершенно оглушенные, и нам казалось, что улицы пахнут как-то по-особенному.

На спокойных, широких магистралях по ту сторону Мааса, не считая улиц Пюи-ан-Сок и Антр-де-Пон, не увидишь настоящих магазинов. В обычных городских домах, в комнате на первом этаже устраивают прилавок и несколько полок - и магазин готов.

Витрины там тоже не настоящие: слишком высокие, освещенные одним-единственным газовым рожком. Издали видишь только желтое пятно света на тротуаре. Входная дверь распахнута. Две-три ступеньки, неосвещенный коридор.

Когда толкнешь внутреннюю дверь, зазвонит колокольчик или столкнутся с музыкальным звоном две медные трубки. Тем не менее придется еще и крикнуть несколько раз:

- Есть тут кто-нибудь?

Наконец слышится далекий шум. Выходит женщина, непохожая на настоящую лавочницу, или мужчина, просидевший целый день на службе, и нерешительно спрашивают:

- Что тебе, малыш?

Кровяная колбаса на блюде, две-три головки сыра под колпаком, шесть банок сардин, бисквиты. Вам отрежут, взвесят. Медные трубки лязгнут еще раз, и на улице снова воцарится покой.

Дезире не согласился бы на такое ни за что в жизни.

- Ох, если бы только не бегать весь день на третий этаж и обратно!

Анриетта вздыхает, Анриетта устала, у нее болит поясница. Боли в пояснице будут ее мучить до того дня, когда она наконец добьется своего.

- Кстати, Дезире...

Чуя опасность, он не отрывается от газеты.

- Я подыскала дом. Это здесь, неподалеку: на улице Закона, прямо напротив монастырской школы. Когда Жорж пойдет в школу, будет очень удобно.

- Как же ты хочешь снимать целый дом, если мы и так вынуждены себя во всем ограничивать! Ты твердишь об этом целыми днями.

- Я справлялась о цене - пятьдесят франков в месяц. Здесь мы платим тридцать, а вечером у меня уже ноги не ходят. Я подумала, что если бы мы сдали второй этаж жильцам...

Дезире наконец поднимает голову, газета падает на пол.

- Зайди туда завтра после конторы. Обои почти новые, лестница выкрашена масляной краской... Опять эта лампа коптит!

Она прикручивает пламя.

- А там, между прочим, газовое освещение. Анриетта вздыхает, потирая свою многострадальную поясницу.

- Госпожа Коллар мне говорила...

- Кто такая эта госпожа Коллар?

- Одна вдова. Живет на улице Конституции. Муж ей не оставил ничего, кроме долгов. У нее сын, ровесник Жоржу.

Бедняга Дезире! Где оно - спокойствие, столь милое твоему сердцу?

- А чем занимается эта твоя госпожа Коллар?

- Сдает комнаты жильцам-студентам, вполне порядочным. Само собой, без права водить гостей! Худо-бедно, на жизнь себе она зарабатывает и после обеда всегда уже свободна.