«Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы - [31]

— Всего вам доброго, — попрощались мы с ним.

Он промолчал, собрал бумаги и вышел прочь.

Через минуту вернулся и холодным голосом сказал:

— А я не желаю вам добра. Никому из вас не желаю.

Он сказал правду. Неприятную для тех, кто ее слышал, но — правду о своем отношении к нам. Благополучным.

Мы же, благополучные более или менее, относительно здоровые, иногда выражаем свое отношение к друзьям, собеседникам, сослуживцам, коллегам, в том же смысле — я не желаю вам добра, — вуалируя суть под другими словами. «Не надо со мной ссорится». «Я надеюсь, что ты понял (поняла), что я сказал (сказала)». «Надо делать так, иначе будет не так» и прочее, суть которого — «не желаю вам добра». В своей жизни я сталкивалась с этим очень редко. Три или четыре раза.

У меня много терпения. Генетически — от моей мамы.

И своя позиция в одном. Я не выношу вербально выраженную ненависть. Пусть и другими словами, фразами. Все равно они мне отвратительны. Отвратительны по сути, потому что словами можно сеять вражду и зло вокруг. И за всю свою жизнь я не разубедилась в этом.

Это не относится к больным, которые доведены до отчаяния. Это абсолютно другая категория, которую нужно бесконечно жалеть и смирять себя, свое отношение к их словам.

Я о здоровых. Может быть, усталых, раздраженных, измученных проблемами — но все-таки живых и устроенных в этой жизни.

Что я делаю, когда такое случается со мной? Ухожу тихо и навсегда. И никогда не обижаюсь. Никогда.

Отличие

Oct. 1st, 2008 at 9:29 PM

Один бродяга сегодня нагрубил мне. Злобно, раздраженно, вылив всю свою накопившуюся за жизнь обиду. Поев, подошел и попросил прощения. В этом они отличаются от нас, благополучных. Мы часто обижаем и редко просим прощения.

Беда

Oct. 7th, 2008 at 9:24 PM

Вчера наш подвал ограбили. Выбито окно, все разбросано, сейф выворочен, из него забрали все деньги. Вынесли ВСЮ оргтехнику — принтер, телефоны, компьютер, в котором была база данных больных, телевизор. Расписки больных, однако, оставили.

Сегодня с утра Петрович[27] отмывал все. Стены, шкафы, полы, потолок, двери, остатки окон и вообще все, что моется.

В фонде снова чисто. Пахнет свежезаваренным чаем и яблочным пирогом, который принесла днем девушка, узнавшая о том, что с нами случилось.

Кто-то сделал переводы на счет фонда.

Приходили люди — знакомые и незнакомые, не назвавшие свои имена, но приносившие теплые вещи, лекарства и деньги. В такой дождь. В такую погоду, не пожалев времени и своих средств. Многие плакали. Но все наладится.

Огромное, от всех нас — и от наших больных — спасибо всем вам, кто откликнулся. Всем, кто подумал о нас вчера. Я не подберу слов, чтобы передать, как мы ощутили вашу поддержку. И как нам важно было ощутить, что мы не одни.

Технику мы восстановим. Не сразу, но восстановим. Окно вставим. Решетку припаяем.

Устали за эти сутки безумно. Ночь мы не спали — не удалось. А ночь до этого — погибала больная, и мы не спали тоже.

Завтра нам работать на вокзале, и я валюсь в кровать. Кажется, что так мы не уставали никогда.

Да и вообще об аде, пережитом вчера, напоминает только окно, наспех заклеенное картоном и фанеркой. И дверь. С вырванным замком.

Вам же всем — наша благодарность.

До завтра. И еще раз — спасибо. За то, что вы есть. И за то, что вы такие.

И последнее. Тем, кто нам сделал это, — не будем желать зла. Пусть у них все будет тоже хорошо.

Вчера я ругалась и злилась. Мне было очень обидно за больных. Ведь это ограбили их, не меня, не Петровича, не Егора[28]. Сейчас мне уже все равно, кто и зачем сделал это. Бог судья. И им, и нам.

Даниил

Oct. 17th, 2008 at 11:48 AM

Ему тридцать три года. У него красивое, мужественное лицо и пепельно-русые волосы. Лицо модели для какого-нибудь гламурного журнала.

Болен полтора года. У него редкое заболевание — аутоиммунный лейкоэнцефалит. За год он превратился в ребенка. Разучился говорить и обслуживать себя.

Откликается на свое имя. Улыбается, если улыбнуться ему. Жмет в ответ руку, отворачивает голову к стене и закрывает глаза, если не хочет общаться. Показывает пальцем буквы, написанные на картонке, выражая свои просьбы. Они небольшие — пить или то, что после питья случается со всеми.

Больше желаний нет. Если не выполнить одну из просьб — он начинает жалобно произносить звук «ИИИИИИИИИ», который усиливается с каждой минутой ожидания и переходит в крик. Крик становится невыносимым и для него, и тогда Даниил зубами рвет на себе майку, простыню или свои руки.

Когда возбуждение проходит, он смотрит спокойным, светлым взглядом прямо в наши глаза. До следующего желания.

Мы провели с ним на вызове два часа. Мать, которая ухаживает за ним одна, проводит так двадцать четыре часа в сутки.

В магазин выходит ночью, пока он спит. Если Даниил просыпается, то криком будит соседей.

Социальный работник приходит один раз в неделю и приносит четыре килограмма еды. Не больше и не меньше.

Это два пакета молока и два пакета сока. Наверное, это такой закон. Четыре килограмма раз в неделю.

Функциональная кровать под Даниилом разваливается. Он сильный, несмотря на то что движения его ограничены.

До болезни он работал и учился. Занимался сноубордингом. Сейчас мать подкладывает ему для упора доску для сноуборда в ножной конец кровати, чтобы он не сполз вниз по скользкому матрасу.