Я все еще влюблен - [83]

– И какое же впечатление оставляет Франция, когда ее вот так проходишь насквозь?

– Мой друг! – Энгельс хлопнул Молля по колену: ему, видимо, хотелось преодолеть мрачные воспоминания. – За эти две недели я прежде всего убедился в том, как правы те, кто говорит, что Франция – страна прекрасного вина и очаровательных женщин!

– О, у меня в этом никогда не было сомнения! – Молль пригладил свои чуть тронутые сединой волосы, словно за ближайшим поворотом дороги могли показаться эти очаровательные француженки.

– Нет, в самом деле! – все более вдохновляясь, заговорил Энгельс. – Какое вино! И что за разнообразие! От бордо до бургундского, от крепкого люнеля до… Тут тебе вина и белые, и красные – от пти-макона или шабли до сотерна, до пенистого аи! Ты подумай только, каждое из этих вин дает свой особый хмель. При помощи нескольких бутылок можно испытать широчайшую гамму настроений – от легкомысленного желания танцевать до возвышенной жажды вдохновенно петь «Марсельезу».

Сурово молчавший до сих пор возница вдруг зашевелился, полез рукой в передок повозки и вынул из-под соломы большую плоскую флягу.

– Нет никаких сил слушать вас, – сказал он, бултыхнув флягу. – Да и вообще пора подкрепиться.

Друзья горячо приветствовали это предложение, так как большая часть дороги осталась уже позади, а утром оба они позавтракали слишком легко и поспешно.

Свернули в сторону и остановились в тени развесистого дуба. У предусмотрительного Молля нашлось все: и снедь, и кружки, и, конечно же, бутылка легкого пфальцского вина, и даже салфеточка, чтобы постелить на траве. Он занялся приготовлением путевого пиршества, возница пошел нарвать свежей травы для лошади, а Энгельс поспешил к ближайшей вершинке, чтобы осмотреть с нее местность.

Через четверть часа все трое расположились прямо на земле вокруг чистенькой салфетки, на которой умело были разложены хлеб, мясо и яйца.

– За что же выпьем? – спросил Молль, поднимая кружку с вином.

– За твой успех! – сразу ответил Энгельс.

Возница, естественно, не понял, о каком успехе идет речь, но спросить постеснялся.

После того как выпили, он спросил о другом:

– Если у вас, господин Энгельс, было совсем мало денег, то как же вы кормились все эти две недели по дороге от Парижа до Швейцарии?

– Кормился? – переспросил Энгельс, с удовольствием разжевывая сочную телятину. – Да где как. Если я останавливался на постоялом дворе, то заказывал себе какой-нибудь совершенно грошовый ужин. А если на ферме или в крестьянском доме, то чаще всего хозяева сами предлагали мне поесть. Я их за это благодарил как мог. Кому воды натаскаю, кому наколю дров, кому еще что.

– Ты умеешь колоть дрова? – спросил Молль, наливая всем по второй кружке.

– Я это люблю больше, чем фехтование и даже плавание, – вполне серьезно ответил Энгельс. – Да, так вот порой в том путешествии мне приходилось делать дела довольно неожиданные. В одной бургундской деревеньке, где-то, кажется, под Осером, у крестьян, приютивших меня на ночлег, сломал ногу роскошный племенной хряк. Надо было его заколоть. А самого хозяина дома не оказалось, он уехал куда-то дня на два-три, а может, и больше. Хозяйка ко мне чуть не с мольбой…

– Ну и ты? – вырвалось у Молля.

– Что – я? Конечно, заколол. И даже освежевал.

– Не верю! – восхищенно воскликнул Молль.

– Да, это не просто, – словно бы поддержал неверующего возница.

– Дело твое, – пожал плечами Энгельс. – Но если тебе доведется быть в Бремене, зайди в церковь святого Мартина к ее настоятелю Георгу Готфриду Тревиранусу и справься у него. Лет десять назад я жил в его доме и именно там приобрел первый опыт на сей счет.

– Ну если такой авторитет, как настоятель, – я умолкаю, – засмеялся Молль.

– А быков валить вам не приходилось? – спросил возница, вовсе не желая пошутить над рассказчиком, но все-таки это прозвучало как подначка, и Молль захохотал, давясь яйцом.

– Нет, быков не приходилось, – спокойно ответил Энгельс. – А твоего сомнения, Иосиф, я понять не могу. В деревушке Дампьер, неподалеку от Луары, на постоялом дворе я встретил артель парижских рабочих, которые по приказу правительства возводили здесь плотину для защиты от наводнения. Так бригадир артели был обо мне совсем иного мнения, чем ты. Он хотел немедленно зачислить меня в свою рать, уверял, что я очень быстро освоюсь с работой и уже со второй недели смогу зарабатывать пятьдесят су в день.

– И ты отказался?

– Я бы совсем не прочь для разнообразия сменить на месяц или два перо на лопату, но без документов это было опасно.

Выпили по второй кружке, и Энгельс продолжал:

– А в деревеньке около Шатонёфа, тоже на Луаре, я ночевал в доме, где вроде бы вся работа была переделана – не нужно было ни воды, ни дров, ни свинью колоть. Я думал, думал – и нарисовал хозяйским детишкам несколько рож, объяснил: это – Луи Наполеон, это – генерал Кавеньяк, это – Арман Марраст, мэр Парижа.

– И похоже получилось?

– Вылитые, хотя и карикатуры. Но хозяева не поняли, что это карикатуры, и смотрели на них с таким восхищением, так благодарили меня! И тут же повесили портретики на стену.

Молль засмеялся.

– Дело, видишь ли, в том, – Энгельс горестно покачал головой, – что французские крестьяне, несмотря на все их добродушие, гостеприимство, веселость, с точки зрения политического развития, как и немецкие крестьяне, увы, все еще остаются варварами – они боготворят Луи Наполеона, этого ничтожного, тщеславного, путаного дурака, спекулирующего великим именем! А ведь на выборах – этого забывать нельзя! – им принадлежит свыше шести миллионов голосов, то есть они составляют больше двух третей всех избирателей Франции.