Я все еще влюблен - [82]

– Не пугай меня, не пугай. – Энгельс успокоительно похлопал друга по плечу. – Приметы мои уже публиковались прошлой осенью, кстати, в той же газете, и меня уже разыскивали, ловили и арестовывали.

– Пойми, время было несколько иным!

– Это ты прав, – опять поддался шутливому тону Энгельс. – Прошлый раз мой рост был указан верно. Тогда они еще не дошли до такой наглости, чтобы урезать у революционера два дюйма роста. А теперь…

Глава двенадцатая. В путь со старым другом

Рано утром в простой крестьянской повозке, предоставленной военным комендантом города, Энгельс и Молль выехали в Кирхгеймболанден. Им предстояло проехать километров тридцать пять – сорок почти прямо на север. Большая часть пути пролегала по горной лесистой местности. У обоих друзей за поясами торчали пистолеты, а на дне повозки, под соломой, лежали еще и сабли. Волонтер-возница имел карабин, правда, несколько заржавленный.

С самого начала июня, вот уже вторую неделю, во всем Пфальце и Бадене, во всей Южной Германии стояла жара. И она тотчас давала себя знать, как только повозка выезжала на открытое место. Но впереди всегда зеленел лес, и потому ездоки не слишком сетовали на солнце.

Старые друзья не виделись с минувшей зимы. В конце сентября прошлого года, когда Кёльн был объявлен на осадном положении, оба разыскивались властями и оба тайком бежали из города. Первый вскоре прибыл в Париж; второй уехал в Лондон.

Из Парижа Энгельс пешком добрался до Швейцарии, чтобы быть поближе к Германии, к Кёльну, и в середине января этого года, получив разрешение, возвратился в Кёльн, где снова приступил к работе в «Новой Рейнской газете». Вскоре по английскому паспорту под чужой фамилией и Молль приехал опять в Кёльн. Он и его единомышленники Бауэр и Эккариус задумали в Лондоне преобразовать Союз коммунистов, превратив его в тайную организацию. Молль привез новый устав нового Союза и предложил кёльнским товарищам обсудить его. Маркс и Энгельс решительно выступили против этой затеи, считая, что еще есть легальные возможности для борьбы. Особенно горячо они возражали против расплывчатой формулировки первого пункта нового устава: «Целью Союза является введение единой, неделимой социальной республики».

– Здесь все непонятно! – восклицал Маркс. – Что такое «введение республики»? Что значит «социальная республика»? В каком смысле «единая и неделимая»?

– Действительно, – поддержал его Энгельс. – Сплошной туман. А ведь в первом пункте устава, который мы приняли в сорок седьмом году, все так ясно и четко: цель Союза – свержение буржуазии, господство пролетариата, уничтожение общества, основанного на антагонизме классов, и, наконец, основание нового общества, в котором не будет классов и частной собственности на средства производства.

Столь же энергично Маркс и Энгельс возражали тогда и против пункта о том, что разглашение тайны Союза карается смертью.

Не добившись никакого успеха в Кёльне, Молль направился в другие города. С тех пор они с Энгельсом не виделись.

Разумеется, оба прекрасно помнили недавние горячие споры в Кёльне, свое несогласие, но это ничуть не омрачало сейчас радость неожиданной встречи – слишком многое их связывало, слишком хорошо они знали друг друга и любили.

– Так ты из Брюсселя? – спросил Энгельс, с удовольствием разглядывая коренастую сильную фигуру Молля.

– Из Брюсселя.

– Ну и как там? Как в Берлине, в Лейпциге? Нашлись последователи?

– Сейчас не до этого. – Молль махнул рукой. – Лучше расскажи, как Маркс и какова тут обстановка, во всей подробности. У меня же самое общее представление.

Энгельс стал рассказывать, в нужных местах переходя на английский или французский, чтобы не понял возница. Вдруг он помолчал и безо всякой связи с тем, что говорил, видимо, от переполнявших его дружеских чувств к собеседнику, воскликнул:

– А ведь знаешь, Иосиф, ты да Шаппер были первыми пролетариями-революционерами, которых я видел в жизни! Когда шесть лет тому назад в Лондоне мы познакомились с тобой, ты уже был настоящим человеком, а я еще только хотел стать им.

Глубоко посаженные глазки Молля лукаво блеснули:

– Ты и моложе меня на семь лет. Значит, есть все основания считать теперь и тебя настоящим человеком.

Они засмеялись. Энгельс продолжал свой рассказ. Потом рассказывал Молль. Когда переговорили, кажется, обо всем, Молль вдруг спросил:

– Так ты прошел пешком от Парижа до Женевы? Вот завидую! Я странствовал в своей жизни немало, как ты знаешь. Но пересечь пешком всю Францию – такого у меня не бывало. Но почему пешком – из любви к путешествиям?

– Не совсем так, – покачал головой Энгельс. – Были и другие веские причины – никаких документов и очень мало денег.

– Но как это тебе взбрело на ум?

– Видишь ли, я просто не выдержал. – Энгельс сразу помрачнел. – Я помнил Париж марта – апреля прошлого года, в короткую пору его упоения медовым месяцем республики. Рабочим жилось тогда голодно, они питались одним хлебом и картошкой, но, несмотря на это, по вечерам сажали на бульварах деревья свободы, жгли фейерверки и пели «Марсельезу». И вот в октябре я снова увидел Париж. Между этими двумя встречами было море крови, была гора из пятнадцати тысяч трупов рабочих. На улицах – одни торжествующие буржуа и полицейские шпионы. Париж был мертв. Я не мог ни жить, ни дышать в мертвом Париже. Я должен был уйти. И вот однажды утром я вышел на улицу и зашагал прямо на юг.