Я все еще влюблен - [78]

Женни и Елена наконец рассмеялись.

– Чем же это кончилось?

– Тем, что дармштадтские мудрецы не знали, что с нами делать. Говорят: у нас есть основания подозревать, что вы участники восстания в Бадене и Пфальце. А улик никаких. Надо бы отпустить на свободу, а не хочется. И приняли дармштадтские мудрецы соломоново решение: отправим-ка их к мудрецам франкфуртским. На допросе во Франкфурте, – Маркс весело посмотрел на друга, – Фридрих то и дело донимал жандармского чиновника вопросом: «Скажите, а это правда, что Франкфурт – родина Гёте?» Тот его спрашивает: «Возраст?» Он отвечает: «Двадцать восемь» – и тут же: «Скажите, а это правда, что Франкфурт – родина Гёте?» Чиновник говорит: «Да… Ваше вероисповедание?» Фридрих отвечает: «Евангелическое».

И опять: «Нет, это действительно, что Франкфурт?..»

Женщины снова засмеялись, смешливо хмыкнул и Энгельс.

– Так взвинтил беднягу, что тот уже не чаял, когда кончится допрос. Но Фридрих в конце ввернул ему еще и такое. Знаете, говорит, я все-таки не верю, что Гёте родился во Франкфурте, а вот тот факт, что в этом городе по приказанию Фридриха Второго арестовали, обыскали и продержали больше месяца под замком великого Вольтера, – этот факт не вызывает у меня никаких сомнений!

Женни даже хлопнула от восторга в ладоши.

– Это в самом деле так? – спросила Елена. – А почему Вольтер оказался во Франкфурте?

– Видишь ли, – Энгельс веселыми глазами посмотрел в веселые глаза Елены, – он года три жил при дворе Фридриха. Ведь тот считал себя тоже философом и поэтом. Вначале все шло хорошо, но потом Вольтеру, видно, эта комедия наскучила, и он стал насмешничать над королевскими любимцами. Самодержцу, конечно, не понравилось, он охладел к писателю и вскоре отпустил его. Но на другой день после его отъезда Фридрих с ужасом вспомнил, что у Вольтера остался черновик его поэмы, которая своим скабрезным содержанием могла скомпрометировать августейшего автора.

– Фридрих писал поэмы? – удивилась Елена.

– Представь себе! – сокрушенно покачал головой Энгельс. – Говорят, что даже Наполеон в молодости написал несколько романов. Писательская слава ужасно соблазнительна, это сущий яд… Так вот, послали за Вольтером погоню. Догнали его только во Франкфурте. Тут все это и разыгралось – обыск, арест.

– Поэму отобрали? – спросила Елена.

– Да, вероятно. Впрочем, не знаю точно. Достоверно известно другое – Вольтер пытался бежать из-под стражи, но не удалось.

– Если бы наш арест затянулся, мы бы последовали его примеру, и думаю, что под руководством Энгельса сумели бы избежать печального конца того побега.

– Слава богу, что до этого не дошло! – с облегчением вздохнула Женни.

– Не знаю, – проговорил Маркс, видимо увлекшись и забыв о положении жены. – Я бы все-таки хотел хоть раз в жизни совершить побег из-под стражи. Вольтер был тогда в два раза старше меня и все-таки дерзнул!

– Ах, как у тебя поворачивается язык! – взмолилась Женни.

– Не печалься, – сказал Энгельс. – Я опасаюсь, как бы судьба не предоставила тебе таких шансов в избытке. По количеству высылок ты, кажется, уже превзошел Вольтера.

– Возможно, но побег, согласись, это особая статья! – продолжал упорствовать Маркс.

Елена встала, с укором взглянула на Маркса:

– Я вижу, начались такие разговоры, что пора убирать со стола и ложиться спать.

– Да, время позднее, – с поспешной готовностью, выдававшей недовольство тем же самым, поддержала ее Женни. – Пора. Ведь завтра опять нелегкий день.

– Карл, – сказал Энгельс, тоже вставая, – пойдем перед сном пройдемся, подышим весенним воздухом.

– Идите, – согласилась Женни. – Только недолго – пока мы будем стелить постели.

На улице было не так темно, как это казалось из окна. Легко различались и дома, и палисадники, и ветви белой сирени в них. Теплая тихая ночь медленно плыла над городом. Со стороны Рейна иногда накатывали волны прохлады и речного запаха.

Друзья немного постояли, привыкая к темноте и безмолвию, потом не спеша пошли вдоль улицы.

– Какая благодать! – Маркс всей грудью вдохнул освежающий воздух. – И вымотался же я за эти дни…

Несколько шагов они прошли молча.

– Ты когда-нибудь купался ночью? – неожиданно спросил Энгельс.

– В реке? Нет. А ты? – Маркс заинтересовался.

– Я вырос на Вуппере, он почти весь вонюч и красен от бесчисленных красилен на его берегах, но все-таки мы, мальчишки, находили места, где вода прозрачна, и купались. Иногда и ночью. О, это великое удовольствие!.. А у тебя детство и юность прошли на роскошном Мозеле – и ты никогда не купался! Позор! Вот еще пробел в твоей жизни. Но его легче восполнить, чем побег из-под стражи. Давай?

– Купаться сейчас? – весело оторопел Маркс. – Но у нас даже нет полотенца!

– Чепуха. Обойдемся. Теплынь-то какая!

Энгельс взял друга за руку и повлек его за собой куда-то в сторону, между домами, вниз. Минут через десять они оказались на отлогом, поросшем травой берегу. Энгельс быстро разделся и вошел в воду. Блаженно вскрикнув, он лег грудью на воду и поплыл к середине реки. Маркс тоже вошел в воду. Она была черной, таинственной, пугающей. Но отставать от друга он не хотел. Поплыл. Было и жутко, и весело: огромная река казалась живым загадочным хаосом, готовым в любой миг поглотить тебя, и радовало, что, преодолевая это ощущение, все-таки плывешь навстречу хаосу.