Я все еще влюблен - [17]

– Неплохо сказано, – спокойно улыбнулся Энгельс.

– Да, неплохо, – зло метнул взгляд Гейгер. – Но я должен откровенно предуведомить, что когда будут судить вас, то не надейтесь, что в числе присяжных окажутся сторонники «французского политического самопожертвования» или «великого английского материализма».

– Вы хотите сказать, что преобладать будут, как и в Антверпене, пивные души, торговцы, охотники за барышами?

– И если там, – не отвечая на вопрос, возбужденно продолжал Гейгер, – из тридцати двух подсудимых к смертной казни приговорены сразу семнадцать, то подумайте, что может произойти здесь, когда перед судом предстанут лишь трое: вы, Маркс и Корф, а обвинение – и не только в клевете на власть – будет поддерживать прокурор Геккер или обер-прокурор Цвейфель, оба оскорбленные вашей газетой!

– Господин исполняющий обязанности, – сказал Энгельс, снова вставая, – я очень тороплюсь. Вы, вероятно, исчерпали все свои доводы, и, кажется, я могу быть свободен?

– Подумайте и о том, – опять не обращая внимания на реплику собеседника, продолжал Гейгер, – что время нынче такое, страсти так накалены, что смертный приговор вынесен даже восьмидесятидвухлетнему генералу Меллине, освободителю Антверпена. С одной стороны, это, конечно, свидетельствует о суровости суда, с другой – примите во внимание, что старцу умирать не так уж горько и страшно. Но двадцать восемь – это не восемьдесят два…

Они помолчали несколько секунд. Один, напряженно и выжидательно вцепившись руками в подлокотники, сидел в кресле; другой, свободно заложив руки за спину, смотрел на него с высоты своего большого роста.

– Итак, господин Энгельс, – неожиданно тихим, усталым голосом, в котором все еще слышался, однако, намек на надежду, сказал Гейгер, – я обращаюсь к вашему здравому смыслу последний раз. Что вы мне ответите?

– Я вам отвечу вот что, господин исполняющий обязанности, – Энгельс взял со стола газету со статьей «Смертные приговоры в Антверпене». – Если с нами, с Марксом, Корфом и мной, произойдет все именно так, как вы сейчас предрекали, то, я надеюсь, найдется орган печати, который напишет о нас, имея для этого все основания, что-нибудь подобное этому. – Он близоруко поднес газету к лицу и прочитал из своей вчерашней статьи: – «Мы гордимся правом называть себя друзьями многих из этих „заговорщиков“, которые были приговорены к смерти только потому, что они являются демократами. И если продажная бельгийская печать обливает их грязью, то мы, по крайней мере, заступимся за их честь перед лицом немецкой демократии. Если их родина отрекается от них, то мы признаем их своими!»

– Не тешьте себя пустой надеждой! – Гейгер тоже встал. – К тому времени такого органа печати уже не будет, ибо ваша «Новая Рейнская» – это едва ли не один из последних очагов сопротивления.

– Позвольте, я не кончил, – Энгельс предостерегающе выставил вперед ладонь и продолжал читать: – «Когда председатель огласил вынесенный им смертный приговор, они воскликнули с энтузиазмом: „Да здравствует республика!“ В продолжение всего процесса, а также и во время оглашения приговора они держали себя с истинно революционной непоколебимостью».

Энгельс бросил газету на стол, четко повернулся через левое плечо и направился к двери. Гейгер с оторопелой злобой глядел ему вслед. Ведь это уходил не только обвиняемый Энгельс – уходила еще и надежда на должность полицей-директора.

– Минутку! – крикнул Гейгер, сам не зная, что скажет в следующее мгновение.

Энгельс обернулся. Неожиданно для самого себя, видимо стремясь найти хоть какие-то новые ниточки для разговора, Гейгер спросил:

– Скажите, пожалуйста, а когда возвращается доктор Маркс?

– О его возвращении, – Энгельса подмывали и злость, и озорство, и досада, – вы будете извещены артиллерийским салютом.

Очень подвижное лицо Гейгера застыло каменной маской…

•

Примчавшись в редакцию, Энгельс кинулся к письменному столу. На нем лежала статья «Маркс и прусское подданство». Все остальное для завтрашнего номера неутомимый Вольф уже отредактировал и отправил в типографию. Энгельс пробежал еще раз статью. Злоба на Гейгера распирала его. Найдя в конце статьи подходящее место, он вписал в письмо Маркса еще один абзац: «…Я считаю совершенно недопустимым, что здешнее королевское окружное управление или исполняющий обязанности полицей-директора г-н Гейгер употребляют в присланном мне извещении слово „подданный“, в то время как и предшествующее и нынешнее министерство изгнали это определение из всех официальных документов, заменив его всюду названием „граждане государства“. Столь же недопустимо, даже оставляя в стороне мое право на прусское гражданство, называть меня, германского гражданина, „иностранцем“».

– Вот так! – сказал он весело и, потрясая рукописью над головой, крикнул Вольфу: – Вильгельм! В набор!

Глава третья. Арьергардный бой

Секретарь суда читал скучным монотонным голосом:

– «Третьего июля 1848 года рано утром семь жандармов явились на квартиру Аннеке, грубо оттолкнули в дверях служанку и поднялись по лестнице. Трое остались в передней, четверо проникли в спальню, где спали Аннеке и его жена, которая скоро должна родить. Из этих четырех столпов правосудия один немного покачивался, уже с раннего утра взбодрив себя спиртным. Блюстители законности потребовали, чтобы Аннеке скорее одевался, и не позволили ему даже поговорить с женой. В передней они от понукания переходят к рукоприкладству, причем один из жандармов вдребезги разбивает стеклянную дверь. Аннеке сталкивают с лестницы. Четыре жандарма отвозят его в тюрьму, трое остаются при госпоже Аннеке, чтобы караулить ее до прибытия государственного прокурора…»