Я все еще влюблен - [15]

– Карл Маркс – иностранец! – засмеялся Энгельс.

– Да, иностранец, – твердо повторил Гейгер. – Все названные мною лица не имеют прусского подданства.

– Разве слово «подданство» не было сдано в архив революцией? И разве первый, уже утвержденный параграф германских основных прав не гласит, что всякий немец имеет общегерманское право гражданства?

– К таким вопросам мы подходим чрезвычайно серьезно. – На подвижном лице Гейгера боролись волны притворной доброты и подлинной суровости.

– Да, я знаю. Настолько серьезно, что вот уже несколько месяцев известный всей Германии и Европе общественный деятель не может добиться восстановления своего прусского гражданства; настолько серьезно, что, если бы не протест рабочих, вы еще две недели тому назад выслали бы из Кёльна и из Пруссии Карла Шаппера с женой и тремя детьми. Как видно, упомянутый первый параграф в вашем толковании означает, что всякий немец может быть выслан из всех тридцати шести немецких государств. Видно, наряду с законодательством Национального собрания существует и ваше личное законодательство, господин Гейгер.

– Я это уже слышал со страниц «Новой Рейнской газеты».

– Извините, что повторился, но в таком случае хотелось бы узнать, уж не располагаете ли вы сведениями о том, что Национальное собрание, это хилое, но все же законное дитя революции, скоро будет задушено?

– Я не пророк, – уклонился Гейгер.

– Тогда, чтобы покончить с этим вопросом, позвольте мне высказать одно пророчество. – Энгельс не сводил глаз с лица Гейгера, на котором суровость наконец победила доброту, но, в свою очередь, уже теснилась настороженностью. – Я вам скажу то, что хорошо следовало бы знать прусскому правительству и его чиновникам.

Гейгер сложил руки на груди, внутренне напрягся, ожидая очередной дерзости.

– Германия, – продолжал Энгельс, – со временем будет гордиться тем, что Карл Маркс ее сын. А у вас, господин Гейгер, имеется лучезарная перспектива остаться в истории человеком, который всячески препятствовал Марксу получить права прусского гражданства.

– Ах, как мы далеко ушли от темы нашего разговора! – воскликнул Гейгер почти радостно, так как ожидал гораздо большей неприятности. – История… Будущее… Вернемся к нынешнему дню. – Его лицо опять залила доброта.

– Ну, вернемся. – Энгельс и сам не хотел говорить об этом, ведь завтра в газете должна быть напечатана статья «Маркс и прусское подданство». Там все будет названо своими именами. Статья состоит из нескольких фраз от редакции и довольно большого письма Маркса министру внутренних дел Пруссии Кюльветтеру. Письмо это – резкий и возмущенный протест на ответ Гейгера, полученный Марксом в связи с его просьбой о предоставлении ему прав прусского гражданства. Ответ включен в письмо, и завтра его будут знать в Кёльне все. Лишь бы вовремя вручить наборщикам!..

– Интересно, господин Энгельс, – с отличной профессиональной выучкой продолжая держаться доброжелательного тона, сказал Гейгер, – не чувствуете ли вы себя в редакции… как бы это выразиться?.. Ну, белой вороной, что ли?

– Не могу даже предположить, – пожал плечами Энгельс, – с какой стороны в вашу голову залетела такая мысль.

– Эта мысль родилась из естественного сопоставления фактов. – Гейгер опустил скрещенные на груди руки и широко развел их вдоль стола, как бы показывая, что намерен сейчас вывалить на стол все упомянутые факты. – О том, что представляют собой ваши коллеги по редакции в настоящее время, я уже говорил. А кто они по происхождению? У двух отцы бедные сельские священники, у третьего отец учитель гимназии в маленьком городке, у четвертого – крепостной крестьянин!..

– Ну и что? – нетерпеливо перебил Энгельс.

– Как – что? А вы-то сын едва ли не самого богатого человека в Бармене…

– Самого богатого.

– Вы наследник крупнейшего дела. У вашего отца есть предприятия даже за границей, в Англии. Вы богаты! А кроме того, вы молоды, вы чуть ли не моложе всех остальных в редакции, во всяком случае, Шаппер и Вильгельм Вольф лет на десять старше вас, Маркс тоже старше…

– Зато я на год старше Веерта и почти на два старше Дронке, – усмехнулся Энгельс.

– Пусть! Но у Веерта, как и у Вольфа, нет здоровья, Дронке – смешной коротышка, у вас же здоровье хоть куда, а ваша внешность – это внешность настоящего немца: высокий и стройный, голубоглазый и русый… Зигфрид, и только!

Энгельс встал, хотел что-то сказать, но, как иногда с ним случалось в минуты волнения, он начал заикаться и не мог сразу выговорить то, что вертелось на языке.

– Что же касается вашего паспорта, господин Энгельс, – Гейгер торопился говорить, опасаясь, что будет сейчас перебит, – то он в полном порядке, и ваше прусское подданство ни у кого не вызывает сомнений. К тому же далеко не пустяк и то, что вы ниоткуда не высылались и не сидели в тюрьмах, подобно большинству ваших коллег.

– Во-первых, – справился наконец с заиканием Энгельс, – относительно высылок, ссылок и тюрем Зигфрид сохраняет прекрасные перспективы.

– Ах, не шутите так, господин Энгельс! – Гейгер даже прижал руки к груди.

– А во-вторых, что вам, в конце концов, от меня надо, господин исполняющий обязанности?