Я — врата. Биография (Избранные беседы, том VI) - [23]

И однажды, когда поиск прекратился, однажды, когда я уже ничего не искал, однажды, когда я ничего не ждал, не надеялся, что что-то произойдет, — это начало происходить. Новая энергия возникла из ниоткуда. Она приходила не из какого-то именно источника — она приходила из ниоткуда и отовсюду. Она была и в деревьях, и в камнях, и в небе, и в солнце, и в воздухе — она была везде. А я искал так тяжело, а я думал, что она была так далеко. Она же была совсем рядом и так близко.

Семь дней я жил по-настоящему в безнадежном и беспомощном состоянии, но в то же время что-то пробуждалось. Когда я говорю „в безнадежном“, я не хочу выразить то, что вы понимаете под словом „безнадежный“. Я просто имею в виду, что в тот момент во мне не было надежды. Надежда отсутствовала. Я не говорю, что я был безнадежным и печальным. В действительности я был счастлив, я был очень спокоен, но в совершенно новом смысле. Не существовало надежды, так как же здесь могла быть безнадежность? Они обе исчезли.

Безнадежность была абсолютной и тотальной. Надежда исчезла вместе со своим двойником — безнадежностью, которая также исчезла. Это было совершенно новое переживание — бытие без надежды. Это было не негативное состояние… Это было абсолютно позитивно. Это было не только отсутствие — присутствие также ощущалось. Нечто перетекало в меня, переполняло меня.

И когда я говорю, что я был беспомощным, я не имею в виду словарное значение. Я просто говорю, что был без самого себя. Вот что я имею в виду, когда говорю о беспомощности. Фактически я узнал, что меня нет, — поэтому я не мог зависеть от самого себя, поэтому я не мог стоять на своей собственной почве. Я был в какой-то бездне. Но не было страха, потому что нечего было защищать, не было страха, потому что некому было бояться.

Те семь дней были ужасной трансформацией — тотальной трансформацией. А в последний день присутствие совершенно новой энергии, множества света и нового наслаждения стало таким интенсивным, что было почти невыносимо, я как бы с ума сходил от блаженства. Новое поколение на Западе имеет правильное выражение для этого: „Я таял от блаженства и в то же время окаменевал“.

Было невозможно понять из всего этого… что происходило. Это был по-настоящему бессмысленный мир — трудно выразить это вовне, трудно описать это в общепринятых категориях, трудно использовать обычные слова, язык объяснения. Все описания получаются мертвыми, и все использованные слова выглядят очень бледно, анемично. Это было так живо. Это было подобно накатывающейся волне блаженства.

Весь день был странным, ошеломляющим, просто какое-то разрушающее переживание. Прошлое исчезало, как если бы его у меня никогда и не было, как если бы я просто прочитал о нем где-то, как если бы я просто видел такой сон, как если бы это была чья-то чужая история услышанная мною. Я выпал из моего прошлого, меня вырвали с корнем из моей истории, я терял мою автобиографию, я становился не-бытием, тем, что Будда называет анатта. Границы исчезли, различия исчезли.

Ум исчезал: он был в миллионах миль отсюда. Его было трудно поймать, удержать, он мчался дальше и дальше отсюда, и не было возможности сохранить его вблизи. Я был просто индифферентен ко всему, я был О'кей. Не было нужды в постоянном единстве с прошлым. Но вечером стало так трудно выносить это — это причиняло боль, это было болезненно. Это было подобно тому, когда женщина идет в роддом родить ребенка, и женщина страдает от ужасной боли родовых мук.

В те дни я уходил спать где-то в двенадцать или час ночи. Но в этот день невозможно было оставаться бодрствующим. Глаза сами закрылись, их трудно было держать открытыми. Что-то было очень близко, что-то должно было произойти. Трудно было сказать, что именно — может, должна была прийти моя смерть, — но страха не было. Я был готов к этому. Те семь дней были такими прекрасными, что я готов был умереть, ничего больше не было нужно. Они были такими невыносимо блаженными, я был так захвачен, что если бы это было смертью, то я встретил бы ее с радостью.

Но что-то продолжало происходить, некое подобие смерти. Что-то очень сильнодействующее, нечто, должное было стать либо смертью, либо новым рождением, распятием или воскресением — но это так сильно выраженное нечто как раз достигло своего пика. И было невозможно держать глаза открытыми…

Я пошел спать около восьми. Это нельзя было назвать сном. Теперь я могу понять, что Патанджали имеет в виду, когда говорит, что сон и самадхи похожи. Только с одной разницей: в самадхи вы и полностью пробуждены, и спите — одновременно. Сон и пробуждение вместе, все тело расслаблено, каждая клетка тела совершенно расслаблена, все функционирование расслаблено, а еще внутри вас горит свет сознания ясный, бездымный. Вы остаетесь бдительным — и в то же время расслабленным, потерянным — но полностью бодрствующим. В это время тело может быть в глубочайшем сне, а ваше сознание достигает высочайшего пика. Пик сознания и долина тела встречаются.

Я ушел спать. Это был очень странный сон. Тело спит, а я бодрствую. Так странно, как будто человек разорван в двух направлениях, двух измерениях, как будто обе полярности сфокусированы в одной точке, как будто я был обоими полюсами вместе — встречалось позитивное и негативное, встречались сон и сознание, смерть и жизнь. Это тот момент, когда можно сказать, что „творец и творение встречаются“.