Я воевал в Корее - [10]

Под Саривоном — самым большим городом на шоссейной магистрали между Сеулом и Пхеньяном — войска корейской Народной армии остановились и дали свой первый большой бой в Северной Корее, но не смогли остановить нашего стремительного «крестового похода на север». Теперь угроза нависла над столицей Северной Кореи. По мере приближения к городу сопротивление корейской Народной армии все возрастало. А в это время газеты Запада пестрели всевозможными измышлениями о ходе боев в Корее, о близкой капитуляции северокорейцев. Но те и не думали сдаваться. Их боевой дух не был сломлен. Я не собираюсь преувеличивать их мужество, но хочу воздать должное этим людям. На карту было поставлено само существование их родины, и они это прекрасно понимали.

Мы повели наступление на Пхеньян. К городу тянулись бесконечные колонны машин. У наших офицеров разгорались страсти. Уже заключались пари, кто войдет в столицу первым. Командиры частей старались выбрать самые короткие дороги, чтобы первыми ворваться в Пхеньян. Если бы нам противодействовала авиация противника, картина совершенно изменилась бы. Но так как Народная армия не имела авиации, мы не боялись нападения с воздуха.

Когда передовые подразделения встречали сопротивление, наши войска оставляли машины и продолжали движение пешком. Как только дороги очищались от противника, колонны автомашин снова устремлялись вперед. Даже в то время наши коммуникации уже становились угрожающе растянутыми. Нарушилось нормальное снабжение продовольствием, так как мы непрерывно продвигались вперед.

На дорогах нас по-прежнему «приветствовали» корейцы. Среди них были и солдаты, сложившие оружие. Очевидно, это представлялось им единственным способом сохранить себе жизнь, чтобы затем уйти в горы и принять участие в партизанском движении. Их обыскивали и затем приказывали идти на юг и там сдаваться в плен. Они спокойно подчинялись этому приказу и шли, но, конечно, не сдаваться, а к партизанам…

Однажды мы поднялись на возвышенность, и перед нами среди холмов раскинулась столица Северной Кореи. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь грозовые тучи, нависшие над городом. Пхеньян — третий по величине город Кореи — показался мне не очень красивым, хотя и произвел внушительное впечатление. Кое-где дымились трубы фабрик и заводов. В центре города чернели каркасы когда-то величественных зданий. На окраинах виднелись домики заводских рабочих. От мостов, которые прежде пересекали широкую реку, уцелели одни фермы. Центр столицы перерезала целая сеть каналов. Пхеньян, как и Сеул, окутывали зловещие черные клубы дыма.

Облик варварски разрушенной столицы не мог пробудить в нашей душе того вдохновения, которое она прежде вызывала у корейских поэтов, когда они созерцали свой родной город. Трудно было не поддаться глубокой печали, которую навевала эта картина. Мы пришли сюда с юга Кореи, прошли через города и деревни, но не принесли жителям этой страны ничего, кроме ущерба и разрушений. Теперь мы достигли великого города Пхеньяна и тоже увидели его в руинах. Прошло несколько дней, и город опустел, покинутый всеми жителями. Как мог «поход за свободу» и «освобождение от рабства» привести к подобным ужасам и жестокости?

Мы расположились лагерем на окраине города и начали отчищаться от грязи, въевшейся в нас за три дня бешеной гонки к северу.

Войдя в город, американцы поспешно заняли все большие здания и уцелевшие дома. Жителей они выгнали на улицу, их имущество выбросили. Те помещения, которые не были нужны американцам, они попросту разрушали и грабили. Они взрывали сейфы, тащили картины, мебель, часы, вышивки. Награбленной добычей американцы набивали грузовые машины и прицепы, приготовленные специально для этой цели. Среда местного населения тоже находились негодяи, которые занимались грабежом. Но их опережали американцы — у грабителей они отнимали награбленное. Американцы при полной поддержке англичан безнаказанно задерживали на улицах корейцев под предлогом, что те или «солдаты Народной армии», или «коммунисты», или «грабители», или, наконец, просто подозрительные личности. Особенно отличались водители американских машин. Останавливаясь на дороге, они среди бела дня обыскивали корейцев, а затем, «освободив» их от часов и других ценностей, спокойно продолжали путь. Я нисколько не преувеличиваю, рассказывая об этом. О грабежах знали все, но большинство так называемых ответственных офицеров предпочитало закрывать на это глаза.

Никого уже не удивляло, что многих корейцев причисляли к весьма расплывчатой категории «военнопленных». Этих людей хватали прямо на улицах города. Среди них зачастую попадались и мальчики, едва достигшие пятнадцати лет. Они плакали горькими слезами, считая — и в ряде случаев не без основания, — что их собираются убить. Помню, одной группе таких «военнопленных» запретили сидеть и разговаривать, пока у них не найдутся часы для английского сержанта. Но так как часов не нашлось, сержант счёл необходимым принять более суровые меры. В эту группу попали и переодетые солдаты, которых практически невозможно было узнать. По приказу сержанта они сразу вышли вперед, зная, что их расстреляют, но надеясь ценой своей жизни спасти остальных. Всех отправили в городскую тюрьму, реквизированную американцами и переданную под контроль лисынмановцев в качестве места заключения для «военнопленных». Туда помещали всех несчастных, случайно задержанных на улицах. То, что произошло с заключенными в этой тюрьме во время бегства из Пхеньяна лисынмановской и американской армий, — одно из тягчайших военных преступлений, о которых когда-либо слышало человечество.