Я вижу солнце - [17]

– Здравствуй, Коция! – приветствовал его дядя Герасим.

– Здравствуй! Где председатель? – спросил Коция стоявшего рядом Кишварди.

– Вот же я, не узнаешь меня? – Кишварди хлопнул почтальона по плечу.

– Ты – Кишварди? Ну да, узнал! Это ты меня назначил почтальоном?

– Я!

– Коли так, открывай собрание!

– Да оно уже открыто, Коция!

– Тогда дай мне слово!

– Ишь ты, чего захотел! Да облейте его водой! Где это он так нализался? – рассердилась Ксения.

– Требую слова! – настаивал почтальон.

– Какое еще слово, Коция, кончилось собрание!

– Дайте слово! Прошу вас! – обратился Коция к народу.

– Налей ему, Кишварди!

– Дали же говорить мне? Теперь пусть скажет он! Сейчас он сумасшедший вроде меня! – крикнул Бежана.

– Говори, Коция! – разрешил председатель. Почтальон поклонился ему в знак благодарности и повернулся лицом к собравшимся.

– Кто начал войну? – выпалил вдруг он. Люди остолбенели.

– Я вас спрашиваю, кто начал войну?

– Войну начал Гитлер, Коция! Или ты обвиняешь нас? – сказал кто-то.

– Неправда! Войну начал не Гитлер!

– Геббельс!

– Нет!

– Геринг!

– Нет!

– А кто же? Бежана, что ли?

– Война у нас началась с меня, с моего сообщения, безбожники вы этакие… – прошептал Коция.

– Люди, мы погибли! Что скажет правительство, когда узнает, что у нас почтальоном работает Гитлер, а председатель начисляет ему трудодни! – крикнул Бежана.

В комнате раздался хохот. Коция подождал, пока успокоится народ, и продолжал:

– Да, соседи, войну начал я!..

– Хватит тебе валять дурака! – подал голос Эдемика. – За такое преступление – расстрел!

– Не верите? Хорошо!.. Кесария Соселия, встань, если ты здесь!

– Здесь я, Коция! – встала побледневшая вдруг Кесария. – Что… что ты хочешь сказать мне?..

– От кого ты впервые узнала о начале войны? Скажи честно, Кесария!

– Да ты при чем? Не ты, сказал бы другой…

– Садись, Кесария!.. Лукайя Поцхишвили! Кто сообщил тебе о гибели твоего мальчика? Не я ли, отсохни мой язык?! Отвечай! Евгений! Кто принес тебе похоронную на твоего сына? Кто? Я! Я! Я! – голос у почтальона сорвался.

Мне захотелось кричать, выть, плакать, и, чтобы не дать волю охватившему меня чувству, я плотно прикрыл рот руками. Люди вокруг молчали, словно навалившаяся вдруг на них тяжесть лишила их дара речи.

Отдышавшись, Коция продолжал:

– Зачем я должен смотреть на ваши слезы?.. Зачем мне жизнь, если сосед боится увидеть меня?.. Не хочу! Не хочу быть почтальоном! Слышите вы?! Побойся бога, Кишварди! Мой мальчик ведь тоже на фронте! Пожалейте меня! Сжалься хоть ты надо мною, господи! Спускайся сюда и сам раздавай людям эти проклятые бумаги! Ты – бог, ты вынесешь все! А я всего лишь простой смертный, и нет больше моих сил! Ты создал этот мир, ты и неси ношу эту! А меня избавь! Хватит с меня! – Коция снял сумку и поднял ее вверх. – Слышишь меня, господи? Хватит с меня! – Он изо всех сил шмякнул сумкой об стол. Посыпались треугольники писем, газеты, журналы, несколько конвертов с напечатанными адресами. Коция с минуту пристально вглядывался в эти конверты, которых народ боялся как чумы, потом сел, уронил голову на стол и разрыдался.

Я был уверен, что люди, с нетерпением ожидавшие каждой весточки с фронта, бросятся к столу, разгребут все эти письма и конверты, чтобы здесь же, сейчас же узнать об уготовленной им судьбой радости или горе. Однако произошло непонятное: застывшие от ужаса женщины и мужчины вставали, чинно, как на панихиде, обходили стол и молча покидали комнату, словно в ней находился покрытый саваном покойник, которого оплакивал почтальон Коция.

Было раннее утро. Наш больной сидел на балконе и, глядя в надтреснутое зеркало, намыливал щеки. Я стоял тут же и правил на старом ремне бритву, а тетя зашивала мои многострадальные изодранные за день брюки.

– Доброе утро, Кето! – к балкону подошла Мина с небольшой корзинкой в руке.

– Утро доброе, Мина!

– Это и есть ваш больной? Здравствуйте, батоно, как вы себя чувствуете? – обратилась Мина к русскому. Тот улыбкой поблагодарил женщину и выразительно взглянул на меня: выручай, мол. – Хороший, видать, парень! – сказала Мина, потом спохватилась, достала из корзины бутылку с молоком и поставила ее на лестнице. – Не обижайся, Кето, на большее моей козы не хватило!

Не успела тетя опомниться, как Мина повернулась и ушла. Спустя минуту во двор сломя голову вбежал внук Эдемики Роман.

– Тетя Кето, это прислал дедушка для вашего больного солдата! Вот! – Он поставил на лестнице бутылку. – До свидания! – И мальчик ускакал.

Целый час сидел на балконе с намыленными щеками наш больной и с разинутым от удивления ртом смотрел, как во двор один за другим входили соседи, улыбаясь и кивая головой, говорили ему какие-то непонятные слова, ставили на лестнице бутылки с молоком и, все так же улыбаясь, уходили.

Последним пожаловал Бежана. Взглянув на батарею бутылок, он ничуть не удивился, лишь озабоченно сказал тете:

– Где бы нам достать хорошую закваску? Получится отменный сыр!

АНАТОЛИЙ

У нашего больного оказались красивое имя – Анатолий и царская фамилия – Романов. Но все село, кроме меня, тети и Хатии, называло его по-прежнему – Сосоин русский.

Однажды утром, почувствовав себя окрепшим, Анатолий попросил свою одежду. Тетя вынесла ему выстиранное и выглаженное обмундирование и вышла из комнаты. Ничего не подозревая, я помог Анатолию умыться, подал полотенце, гребенку. Когда же он оделся, обулся, подошел ко мне, обнял, потрепал по щеке и поцеловал в лоб, – я все понял. Я выскочил на балкон и заорал: