Я видел, как живет Италия - [7]

Фабрика была основана неким Джованни Ферреро. Как велит традиция, он «перепробовал все профессии», перед тем как нашел свой собственный путь. После войны, в 1946–1947 годах, воодушевленный, как утверждает легенда, «стремлением дать детям и обездоленным предметы роскоши, доступные доселе лишь самым богатым», он купил старый мотоцикл (я говорю то, что сам слышал) и переделал его в фургончик (как в фильме «Дорога»[20]). Нагрузив его недорогими конфетами, Ферреро стал ездить по деревням, причем особое внимание уделял тем из них, куда торговцы наведывались редко. Он продавал детям сласти, удовлетворяясь ничтожной прибылью. Во время этих первых поездок его посетили музы коммерции и благотворительности. Он закупил по дешевке лесные орехи, которых в тех местах великое множество и которые там никому не нужны, и, наварив у себя дома с помощью своего брата Пьетро (технического руководителя предприятия) сластей, опять отправился в вояж. На этот раз выручка позволила ему перенести производство в небольшой сарай.

Сегодня его фабрика (если говорить об объеме продукции) — самое крупное в Европе предприятие по производству шоколада и различных кондитерских изделий, в том числе и сладковатых «легких завтраков», которые всегда есть в любом итальянском баре. Главный принцип фирмы — продавать дешево и непосредственно потребителю. Мотоцикл породил целое потомство. Фабрика Ферреро имеет сейчас более двух тысяч грузовых мотороллеров. Они развозят ежедневно свыше 15 тонн сластей.

Сам Джованни недавно умер от инфаркта, ставшего такой модной болезнью среди людей, одержимых трудом. Ферреро работал пятнадцать-шестнадцать часов в день. Разные люди рассказывают о нем одно и то же. Это был ворчун-благотворитель, который вел спартанский образ жизни. Для разрядки он позволял себе только игру в шары. Детей у него не было. В Италии это считается большим несчастьем. Коснувшись этого вопроса, итальянцы не могут успокоиться: такой добрый человек, мсье, такой хороший, всегда готовый оказать услугу — и вот… Интонация говорящего как бы намекает на какое-то событие в загадочном прошлом святого человека, которого господь покарал, не даровав ему потомства.

Патернализм — характерная черта итальянских предпринимателей. В руках некоторых из них — это орудие для достижения власти, для других — это прием, помогающий самым бесстыдным способом эксплуатировать «своих детей». Но похоже, что Ферреро искренне любил тех, кто от него зависел. Один мастер рассказал мне такой случай. Однажды ему «было не по себе» оттого, что заболел его сын.

— Хозяин поругал меня, мсье; он сказал, что в таком состоянии я не могу хорошо работать! Он держал меня за куртку и встряхивал. А я молчал и думал: наверное, у него есть из-за чего орать на меня, не кричит же он зря. И все-таки я удивился, зачем ему нужно хватать меня за одежду; обычно он не пускает руки в ход. Когда я вернулся домой, я нашел в кармане 50 тысяч лир, мсье. Да благословит его господь…

И все предприниматели здесь патерналисты. Чаще, конечно, по глубокому расчету. Такие, как Ферреро, искренне стремящиеся к справедливости, — исключение, которое лишь подтверждает правило; объективно патернализм нужен для того, чтоб водворить умиротворение там, где пробуждается протест…

Не вздумайте говорить северянам о сицилийских рабочих с их серными копями. В крайнем случае можно упомянуть о них как о несчастных, которые живут где-то в другой стране. Тогда в сердцах счастливцев северян загорится огонек сочувствия: poveri crisliani, «бедные христиане». Но попробуйте напомнить этим счастливцам, что их островок благополучия — явление исключительное, и они нахмурятся. А добавьте еще что-нибудь самое безобидное, например о том, что надо солидаризироваться с «другими», живущими за пределами их счастливого поселка, и они сочтут вас исчадием ада, подстрекателем, провокатором. А если к тому же вы будете настаивать, вас обзовут бесстыдной гадиной. На мелочи здесь не размениваются.

Ведь сицилиец — не итальянец.

Сам сицилиец и так и сяк подтвердит вам это.

Французам или англичанам, в чьих странах уже много веков назад население стало единой нацией, это может показаться просто невероятным. Здесь же понятие о национальном единстве не имеет никакого отношения к политическим убеждениям, если таковые вообще есть. Это понятие существует как теория, совершенно не связанная с повседневной реальностью. Вначале меня удивляло, как итальянцы рекомендуют себя при знакомстве. Они называют свое имя, звание, а затем родной город. Прежде всего они осознают себя миланцами, флорентийцами или неаполитанцами и уж только потом — итальянцами.

За редким исключением рабочий с фабрики Ферреро в Альбе не связан ни с кем из своих товарищей по классу из Сицилии, Калабрии, Рима. В лучшем случае он сознает свою принадлежность к туринской провинции, но даже Кунео — а это ведь недалеко — для него уже заграница! Там проживают testoni, сообщают нам полупрезрительно, полунасмешливо. Это слово обозначает одновременно и упрямство, и глупость. Посмеиваясь, нам рассказывают историю о знаменитом приеме в муниципалитете Кунео. Парадный зал был слишком мал, чтобы вместить всех гостей, и власти распорядились намылить пол и стены. Тестони скользили, упирались в стены, и им казалось, будто они «толкают стены и расширяют зал».