Я видел, как живет Италия - [45]

Сценарист вздыхает:

— Это доказывает, что у вас хорошие знакомства. Тем не менее факт остается фактом, христианские демократы получили 42 процента голосов. За них женщины, духовенство — все те, кого страшит коммунизм.

— А молодежь?

— Вам лучше знать эту проблему. Вы там во Франции поставили ее первыми. Новые поколения в полном смысле этого слова свободомыслящих людей свергли тех идолов и развенчали те ценности, которым наше с вами поколение обязано своим формированием, своим боевым духом. Ныне, если не считать тех, кто, находясь на правом фланге, сохранили старую религию, и тех, кто в рядах левых избрали новую, никто не имеет никаких стремлений, кроме стремления немедленно получить полный комфорт. В духовном отношении все те, кто стоят между правым и левым флангами, — это no man’s land[99].

Немного поговорив о фашизме, «заразной болезни, которая, передаваясь по наследству, порой перескакивает через одно поколение», мы переходим к кино, тоже своего рода ловушке для простаков.

Я рассказываю ему, как в 1944 году союзное командование поручило мне доставить в Рим десяток грузовиков, переполненных эмигрантами, перемещенными лицами и другими жертвами войны. Эти обломки крушения были направлены в Чине-Читту[100], преобразованную в приемный пункт. Мне велели переоборудовать студии в спальни и столовые. Пятнадцать лет! Как быстро летит время…

Он смеется.

— И так же быстро все меняется. Вчера вы не смогли бы подойти к Чине-Читте. Уильям Уайлер снимает там новый вариант фильма «Бен-Гур». Было приглашено пять тысяч статистов. Для входа и для предъявления к оплате были отпечатаны специальные талоны. За ночь группа ловкачей отпечатала и распродала по дешевке тысяч пятьдесят фальшивых талонов. Началась драка, вызвали полицию, но в конце концов так никто и не смог отделить настоящие талоны от фальшивых. Эта история весьма характерна и для «латинского ловкачества», и для «англосаксонской наивности».

— Ну, а кино? Как его здоровье?

Сначала надо уточнить, какое кино? Так называемый коммерческий фильм чувствует себя прекрасно. Но если вас интересует художественное, идейное кино, то его дела очень плохи. Нас взяли измором. Для того чтобы просуществовать, мы вынуждены заранее приспосабливаться к цензуре. А ведь и вам, и мне известно, что самокастрация в десять раз страшнее цензуры.

— И что же, такой фильм, как «Похитители велосипедов», был бы теперь запрещен?

Он поднимает руки, бурно протестуя.

— Никогда в жизни! О запрещении нет и речи. Но ни один трезвый продюсер не заинтересовался бы им. «Похитители велосипедов» и другие фильмы того же плана соответствовали своей эпохе. Фильм, который мог бы соответствовать нашей эпохе, — это фильм о человеке, имеющем все, кроме духовной свободы, человеке, который на каждом шагу натыкается на стену формализма, не всегда явного, но неизменно бдительного, на слепые силы консерватизма. Из этого мира непонимания у него только один выход — самоубийство. Могу спорить, что нам не дадут снять такой фильм.

— Не слишком ли это пессимистично?

Он пожимает плечами:

— Мы пережили двадцать лет насильного и беззастенчивого правления лишь для того, чтобы перейти к другой форме бюрократии, такой же гнетущей, только более скрытой и лицемерной. Нас, можно сказать, осенило, и мы неплохо использовали повальную моду на то, что за границей стали называть нашим неореализмом. На самом же деле мы снимали на улице просто потому, что студии были разрушены; на улице же мы находили актеров, потому что у нас не было денег платить профессионалам; мы использовали для сюжетов случаи из действительности военного времени, потому что они превосходили все, что могло родиться в воображении самого плодовитого сценариста. Наша единственная заслуга — социальная направленность, которую мы давали нашим фильмам и которая принесла неожиданную удачу. Многие из нас в то время стремились говорить искренне. Преподобные отцы ослабили узду, потому что тогда это приносило им моральный доход. Но этим товаром так усиленно спекулировали, что в конце концов погубили его — эту благословенную курицу, которая несла золотые яйца. И теперь мы расплачиваемся за это.

Продюсер А., мнение которого на этот счет я хотел узнать, полностью разделяет этот взгляд, хотя он не знает и не хочет знать, какие же грехи неожиданно приходится искупать итальянской кинематографии. Росселлини стал вдруг не нужен!

— Причем, уверяю вас, у него не убавилось ни очарования, ни умения. Но он больше не хочет бороться. Нам всем это опротивело. Де Сика больше и слышать не хочет о постановках; как актер он зарабатывает сколько захочет. Долларовым ударом иностранцы лишили нас самых надежных ценностей: Лолобриджиды и Софи Лорен. Крупнейший продюсер ди Лаурентис предпочитает большие постановки в союзе с иностранцами вроде «Войны и мира». К Висконти, который и сам предпочитает театр, относятся с недоверием. Что же остается? То, что вы видите на наших экранах, да, слава богу, и на ваших.

Безо всякого перехода он рассказывает мне, о чем говорят сейчас в студиях. Когда Муссолини решил создать европейский Голливуд, для сооружения этого современного Вавилона были отчуждены все земельные участки вокруг Чине-Читты. Владельцам участков объяснили, что это делается во имя Искусства с большой буквы. Искусства, достойного величия Родины, и так далее и тому подобное.