Я верю - [46]

Старый дом был не рад толпам беспечных посетителей, которые волнами текли по коридорам и набивались в комнаты, подобно стадам обезумевших овец. Старый дом слышал, как стонут его половицы, и чувствовал, как провисают его брусья под непривычным грузом после стольких лет покоя и тишины. Но Семейству требовалось жить дальше и как-то зарабатывать деньги. Поэтому после долгих душевных терзаний и внутренних раздоров стороны решили сделать этот исторический особняк открытым для экскурсантов.

Построенный сотни лет назад, этот дом был поместьем человека из высшего общества, — человека, который верой и правдой служил своему королю и за свою преданность заслужил титул лорда-пэра. Дом был с любовью и добротно построен здоровыми и сильными рабочими, которые кормились пивом, сыром да еще хлебом и которые сделали все должным образом, поскольку считали делом чести трудиться на совесть. Поэтому дом выдержал…

Выдержал обжигающий летний зной и холодную зимнюю стужу, когда казалось, будто каждая балка вот-вот согнется под порывами ледяных ветров, которые бесновались вокруг. Лужайки подле дома были все еще хорошо ухожены. Фундамент дома был все еще хорошо защищен. Но кое-где начали скрипеть доски, кое-где арки просели от старости. И вот теперь, истоптанный ногами посетителей и замусоренный выброшенными детьми липкими конфетными бумажками, дом опять погрузился в тишину.

В старом доме стояла такая тишина, какая бывает лишь в старом доме. Где-то за стеной, пища и шурша, резвились мыши. Где-то в вышине ухала на луну сова. На улице холодный ночной ветер шелестел в карнизах и иногда стучал по окнам длинными ветвями. Но в том крыле дома никого не было. «Семья» жила сейчас в домике поменьше, который стоял на землях поместья и которым когда-то, в более благополучные времена, владели дворецкий и его супруга.

До блеска отполированный пол сиял при лунном свете, бросая таинственные блики на облицованные панелями стены. А в комнатах портреты предков мрачно бросали вниз невидящие взоры точно так же, как и много столетий тому назад.

В дальнем конце Большой Залы пробил без четверти двенадцать величественный «Дедушка».[25] Где-то в серванте тихим эхом вторили бою часов треснувшие стекла. Из другой комнаты, что была неподалеку, тонким голоском «Дедушке» подпевала «Внучка».[26]

На мгновение все стихло, как вдруг Дедушка заговорил:

— Эй, Внучка, ты здесь? Ты слышишь меня?

Послышался щелчок, потом с жужжанием повернулось колесико часового механизма, а затем послышался тоненький голосок Внучки:

— Конечно, Дедушка, я слушаю тебя. Должно быть, ты хочешь что-нибудь рассказать мне сегодня ночью?

Тихим голосом Дедушка шептал: «тик-так, тик-так, тик-так», и вдруг он заговорил громче:

— Знаешь, Внучка, я родился в конце XVII века. Впервые люди отполировали мое длинное тело в 1675, и как только мой маятник начал ходить, я тут же стал размышлять о странностях жизни. И сколько лет я жил — столько и думал. Люди, которые нас окружают, живут так мало, им не хватает времени, чтобы подумать обо всем том, что следует знать о жизни. А ты хотела бы знать об этом, Внучка?

Внучка, покоившаяся на почетном месте в девичьей, слегка покачнулась, словно кивая вслед проезжавшему мимо дома тяжелому локомотиву и сопровождавшим его товарным вагонам, а затем мягко сказала:

— Конечно, Дедушка, я бы очень хотела знать, о чем ты думал много веков подряд. Ты рассказывай, а я стану слушать тебя до тех пор, пока исполнится мое Предназначение и я пробью новый час. Ты рассказывай, Дедушка, и знай, что я тебя слышу.

В горле у Дедушки что-то клокотало. Его длинный корпус был великолепен — будучи более семи футов в длину, он неясно вырисовывался в полумраке над натертым до блеска полом. На корпусе «Дедушки» не было никаких отпечатков пальцев, которые могли бы испортить его полировку, поскольку специальному лакею было поручено содержать этого замечательного представителя антиквариата в добром здравии, чистым и голосистым. Дедушкин лик — или циферблат — был направлен к лунному свету. Глядя в окно, которое было неподалеку, он мог обозревать обширный парк, где столетние деревья построились рядами, словно солдаты на параде. Под деревьями располагались усаженные густою травой лужайки. А кое-где росли рододендроны и множество разных кустов, привезенных из дальних земель.

А там, за кустами, куда Дедушкин взгляд уже не досягал, были славные луга. Те лошади и коровы, что жили в поместье, собирали здесь урожай душистых трав и так же, как старый дом, предавались мечтам.

Поближе — где именно, Дедушка не мог видеть, но так ему говорили — был весьма и весьма славный водоем шириной футов тридцать. Обо всем этом Дедушка узнал от Дорожных Часов. На поверхности пруда было множество больших лилий, на которых в определенное время года сидели и квакали жирные лягушки. Дедушке самому доводилось слышать их кваканье, и он думал о том, что механизм этих лягушек нуждался в смазке. Но Дорожные Часы объяснили ему истинное положение вещей, а также рассказали о рыбах, живших в пруду, и о прилежавшем к дальнему концу водоема птичнике, который был длиной футов тридцать, а высотой около десяти футов и где проживали разноцветные птицы.