Я вернусь! Неудачные каникулы - [6]
— Вольфрам, кто это тебя провожал?
— Жена, — коротко отзывается Вольфрам, по-прежнему глядя в окно.
— Я так и подумал. Будет ждать.
— Она через два дня вылетает в Якутию, — говорит Вольфрам.
— Тоже геолог?
— Нет. Педагог. К родным в гости.
Вот как. Значит, она якутка.
— Отец у неё русский, — говорит Вольфрам. — Из семьи политических ссыльных. А мать якутка.
Опять тихонько скрипит дверь купе.
— Что там? Станция?
Витька изволил наконец выспаться и теперь бесцеремонно вдавливается в моё плечо, словно нет в вагоне других окон.
— Какая станция?
— Никакой.
— А что?
— Ничего, — говорит Вольфрам. — Ничего особенного. Просто русские дали…
«Не хочу я жить без тревоги…»
Небо — огромное. И степь — огромная. Впрочем, всё в мире относительно. Маленькому жучку зелёное поле бильярдного стола казалось бы столь же просторным, какой мне сейчас кажется степь.
Дорогу словно прочертили по линейке. Позади нашей машины вьётся лохматый серый хвост пыли.
Мы едем по Башкирии. Автономная республика, столица — Уфа. Нефть. Салават Юлаев. Ещё я смотрел зимой спектакль о Башкирии «В ночь лунного затмения». Вот над этими степями было лунное затмение, в эту голую степь прогнали влюблённых разгневанные старцы.
Солнце краем зашло за облако, и на зелёную степь, притемнив её, легла тень. Мы едем по затенённой части, а справа лежит солнечная. Но вот солнце совсем скрылось за облаком, и степь стала одинаковая.
Я стою, держась за кабинку. Тёплый ветер, пропахший землёй и травами, бьёт мне в лицо. Я смотрю на степь и сочиняю стихи.
Сам не знаю, что это со мной. Но стихи мучают, как невыученный урок. Главное — и не сочиняются, и покоя не дают.
Никак не придумывается, чего я ищу. Степей — не пей — репей… Рифмы великолепные, но смысла ни на грош. А если попробовать сначала без рифмы? «Я ищу…» Без рифмы я тоже не знаю, чего ищу. Про тревогу — это честно. А вот поиски… «Я ищу…» Что, всегда стихи сочиняются с такими муками? А читаешь — как будто бы слова так и жили всегда в готовых звучных сочетаниях.
— Озеро! — Витька толкает меня в бок.
— Иди ты…
Казалось, вот-вот найду конец строфы, так нет, надо ему было с этим озером! Подумаешь, озеро… Где оно? А, вон…
Озеро — почти точный овал. Голубой овал в светло-зелёном окружении камышей. На озере плавают утки. Неужели дикие?
— Вольфрам, утки дикие?
— Дикие. Здесь их много…
Машину вдруг сильно тряхнуло. Можно ли сочинять стихи, когда тебе всё время мешают? То Витька, то эта тряска…
Дорога поднялась немного в гору, потом спустилась; степь здесь была уже не такая ровная. Впереди показался карьер, за ним — посёлок. Машина замедлила ход на пыльной дороге. Одноэтажные деревянные дома потянулись по обе стороны дороги, сады и огороды просторно раскинулись между ними. Возле почерневших ворот машина остановилась.
— Приехали, — сказал шофёр, выпрыгнув из кабинки.
Тотчас скрипнула калитка, и на улицу вышел невысокий худощавый старик в белой рубахе и безрукавке, в каких-то странных галошах с загнутыми носками и в тюбетейке на лысой голове.
— Привёз, отец! — сказал шофёр.
— Принимай гостей, Шехислам Абубакирович, — сказал Вольфрам.
Шехислам Абубакирович поклонился, прижав руки к груди:
— Очень рад, очень рад…
Вольфрам тоже поклонился старику.
— Опять мальчишек привёз, — оглядывая нас с Витькой, проговорил Шехислам Абубакирович.
— Опять, — кивнул Вольфрам.
Дворик был маленький, заросший травой вдоль ограды. Слева стоял большой сарай. Между домом и сараем оставался проход в огород.
Мы оказались не первыми гостями в этом доме. У забора в тени стояла раскладушка, на ней спал какой-то верзила. На сеновале торчали две пары босых ног. Полная смуглая женщина умывалась в углу двора из жестяного умывальника. Оглянувшись, она заметила Вольфрама:
— Вольфрам!
— Светлана!
Вольфрам подбежал и обхватил её своими длинными ручищами.
— Вольфрам, я же мокрая! — смеялась Светлана.
— Если ждать, пока обсохнешь, так ты опять куда-нибудь уедешь, — сказал Вольфрам.
Я не понял, сколько ей лет. Лицо совсем молодое, а волосы наполовину седые. И полная сама. Наверно, не очень молодая.
— И Володя здесь? — спросил Вольфрам.
У Светланы странно дрогнули губы, она потемнела лицом.
— Его нет. Я теперь выезжаю в экспедицию одна.
— Вот как. А что же…
— Потом, — сказала Светлана. — Как ты? Не женился?
— Женился.
— Наконец-то! Давно?
— Уже два года семейный человек.
— Входите в дом, — приглашал хозяин. — Самовар на столе.
В просторной кухне на покрытом старой клеёнкой столе шипел и пускал пар медный самовар и стояли две тарелки с горячими лепёшками.
Напившись чаю, я вышел из дома и сел на крыльцо. Шехислам Абубакирович сел рядом.
— Учишься? — спросил он.
— Учусь, — сказал я.
— Я неучёный вырос, — вздохнул Шехислам Абубакирович. — В деревне жил. Потом воевал. Потом батрачил. А один раз вызывают в райком партии. Говорят: «Будете лесничим работать». — «Как — лесничим?» — «Так лесничим». Объясняю им: «Я же малограмотный». — «Какое у вас образование?» — «Случайное». — «Читать, писать можете?» — «Это могу». — «О лесах что знаете?» — «Знаю, что у берёзы листья, а у сосны иголки». Начальник лесхоза Грошевский там сидел, засмеялся. «Ничего, — говорит, — научитесь». Как ты думаешь? И сделали лесничим.
