«Я вернусь, мама!..» - [14]

Отступать было уже поздно.

— А что тут такого? — опять заговорил Толик. — Костя хомут, седелку уже сделал, полшоры сошьет, и можно Рудика запрягать.

— Да кто же на собаках ездит? — всплеснула руками Алена Максимовна. — Отец, образумь ты их!

Но Николай Романович неожиданно принял сторону мальчишек и сказал миролюбиво:

— Война войной, а детство ребятам один раз дается.

Николай Романович не только разрешил сыновьям ездить на Рудике, но сам смастерил легонькие сани, приладил к ним небольшие оглобельки, сделал и маленькую дугу.

И вот настал незабываемый день. Рудик спокойно позволил обвязать себя брезентовыми ремнями, ничего не имел против саней, только удила ни за что не пожелал брать в рот. Их пришлось отцепить, чтобы не лязгали, не пугали пса.

Рудик радовался и снегу, и легкому морозу, и вниманию к себе, и новой игре.

— Тпру-у! Рудик, тпру-у! Не спеши, буланый наш! — Костя изо всех сил натягивал вожжи и тормозил лаптями из лозы.

— Подождите-е! — кричал Толик. Он вывалился в снег еще на первом круге и теперь пытался догнать санки. На веселую кутерьму смотрели Валя, Лена, тетка Мальвина, Николай Романович и хохотали до слез.

Через неделю Рудик слушался Костю, будто бы всю жизнь ходил в упряжке. Братья привозили на собаке дрова из-под навеса, катали Валерика и Лину, даже девятилетнюю Валю.

Как-то понадобилось срочно отвезти в Слободку заказ — окованный железом камень для жерновов. Рыжего дома не было: на нем уехала Маня в соседнюю деревню.

— Как же камень доставить? — ломал голову кузнец. — Может, сынок, сходишь, скажешь, чтобы люди сами приехали?

— Давайте, папа, я его на Рудике дому! — предложил Костя.

— На Рудике… — усомнился Николай Романович. — А если выбросит и тебя, и жернов где-нибудь по дороге, а сам — домой?

— Не выбросит!

Рудика запрягли. Тяжелый камень отец и сын едва подняли и вкатили на санки. И помчался пес. Только снег за санями завихрился искристым веером.

Часа через два Костя вернулся веселый и довольный.

Еще и сена привез для Рыжего: заскочил на болото, из своего стога надергал.

Алена Максимовна в конце концов примирилась с поездками на Рудике. От резвящихся на снегу ребятишек и собаки веяло чем-то таким мирным, довоенным, что, глядя на них, женщина порой забывала о великой беде, которая пришла на их землю.

Между тем война напоминала о себе ежедневно и ежечасно. Маня снова ездила в Минск. Иногда по ночам в хату осторожно стучали: к Будникам заходили партизаны… Костя еще раз побывал в Узде по поручению подполья — привез медикаменты, новые батареи для приемника, листовки. А вернувшись, рассказал о массовых расстрелах мирных жителей. Очевидцы говорили, что земля и снег на свежих братских могилах шевелились еще долго: вместе с убитыми закопали и раненых…

Почти весь день Николай Романович чинил немецкую пишущую машинку с чужими, незнакомыми буквами. Работа тонкая, не для кузницы со слепыми окошками. Но партизанам была очень нужна эта машинка. Они смогут печатать на ней немецкие пропуска и разные другие документы. И кузнец, напрягая зрение и ругая свои огрубевшие пальцы, копался в мелких деталях, измазанных фиолетовой краской.

Под вечер Николай Романович кликнул сына.

— Кастусь, — сказал он, — запряги Рыжего, отвези машинку Лещанину. К нему ночью за этой штукой придут.

— Я мигом, папа, — обрадовался мальчик. — Только не Рыжего запрягу, а Рудика. Он целый день на привязи, отдохнул. И если увидит кто, то ничего подозрительного: катается пацан на собаке, и все.

Рудик привычно помчался галопом, чутко слушаясь вожжей. Едва пересек дорогу, как из-за поворота показалась вереница саней. Костя сразу увидел черные шинели с серыми воротниками. Полицейские! «В лес поворачивать поздно, — мгновенно сообразил мальчик. — Подумают, убегаю. Будут стрелять. Лучше придержать Рудика».

Трое саней проскочили мимо Костиной упряжки, а разрисованный возок и еще одни сани остановились. В возке приподнялся, пьяно качнулся и снова сел высокий человек в каракулевой кубанке и длинной черной куртке с белой повязкой на рукаве. Костя сразу узнал в нем начальника полиции Тумаса. Этого только не хватало. Мальчик незаметным движением надвинул шапку на самые глаза — может, спьяну не разглядит, не вспомнит его…

— Эй, шпаненок! — Тумас опять приподнялся.

— Вы меня, дяденька? — изменив голос, простодушно спросил Костя.

— Тебя! — Полицай пьяно качнулся. — Кто разрешил на волке кататься!

— Это не волк, дяденька, это собака. Рудик его зовут.

— Если собака, то документ покажи, что это действительно собака, а не волк!

На санях и в возке подобострастно захохотали.

— Вы, пан начальник, если скажете, так уж скажете!

— То-то! — Полицай выпятил живот. — Знайте Тумаса!

— Поехали, пан начальник, а то от своих отстанем, — попробовал утихомирить Тумаса пожилой полицейский.

— Помолчи, Сыцкий! Пока я командую. И я хочу этого волка убить с трех выстрелов.

В руках начальника полиции появилась винтовка. Костя побледнел. Ведь убьет гад Рудика! Мальчик рванулся с саней и прикрыл собой четвероногого друга.

— Не дам убивать собаку! — отчаянно крикнул он.

— Это мне нравится, — усмехнулся Тумас. — Обоих щенков прошью одной пулей. А вы, голубчики, — обернулся он к подчиненным, — поставите мне три гляка самогонки за меткость.