Я, верховный - [47]
Кто бы ты ни был, наглец, вносящий поправки в мои записки, ты начинаешь мне надоедать. Ты не понимаешь того, что я пишу. Не понимаешь, что закон символичен. Ограниченные умы не могут этого постигнуть. Они истолковывают символы буквально. Так и ты ошибаешься, заполняя поля моих записок самодовольно-насмешливыми замечаниями. По крайней мере читай меня внимательно. Есть символы ясные и символы темные. Я, Верховный, всегда сохраняю хладнокровие...
эпитет «верховный», по крайней мере применительно к себе самому, тебе бы лучше опускать, хотя бы в тех случаях, когда ты говоришь, глядя не извне, а изнутри на свою жалкую личность, в особенности когда ты в домашних туфлях сам с собой играешь в кости.
... повторяю, не перебивай меня. Я, Верховный, всегда сохраняю хладнокровие в своих страстях. Народ, простой люд, ясно понял в глубине своей множественной души смысл длившейся пять лет эпопеи пленения метеорита. Бунтовщики, все эти скупцы, спесивцы, клеветники, неблагодарные, разнузданные, тщеславные, напыженные, злобные людишки, все эти невежды и глупцы — да и где вы найдете умных заговорщиков? — яростно набросились на меня. Они объявили меня безумцем за то, что я приказал доставить сюда эту безумную тяжесть, этот упавший с неба камень. Некоторые даже шипели, что у меня самого на плечах камень вместо головы. Какое злопыхательство! Но и они тоже охотились за случаем — за случаем свернуть мне голову...
раньше ты ратовал за мятеж, а теперь против мятежа
... нападали на Верховного, не давая себе труда делать различие между личностью из плоти и крови и надличной фигурой. Первая может состариться, скончаться. Вторая непреходяща, нескончаема. Она эманация нации, олицетворенный суверенитет народа, хозяина будущего...
твой дух в томлении. Ты слишком многое вкладываешь во все, что говоришь!
Я сделал обрезание аэролиту. Металлического ошметка хватило на изготовление десяти ружей в государственных оружейных мастерских. Из этих ружей были расстреляны главари заговора 1820 года. Ни одна пуля не прошла мимо цели. С тех пор эти ружья ставят точку на всех тайных происках. Одним выстрелом расправляются с изменниками родине и правительству. По точности боя это лучшие ружья, какие у меня есть. Они не перегреваются и не изнашиваются. Из них можно делать по сто выстрелов кряду. Космическая материя не меняется. Подвергшаяся воздействию высочайших температур во вселенной, она, остыв, навсегда сохраняет свой закал. Если бы я мог собирать урожай аэролитов, как дважды в год собирают урожай маиса или пшеницы, проблема вооружения была бы уже решена. Не приходилось бы просить милостыню у торгашей и контрабандистов, которые продают мне на вес золота каждую крупинку пороха. Теперь они уже не довольствуются обменом оружия на нашу драгоценную древесину. Подавай им золотые монеты. Идиоты!
Метеоритные ружья — мое тайное оружие. Они тяжеловаты. Не годятся для тщедушных стрелков. Ведь на каждую из этих винтовок пошло не меньше десяти арроб космического металла. Чтобы пользоваться ими, нужны стрелки-атлеты. Беда только в том, что мне не удалось больше поймать ни одного метеорита. Одна из двух: либо небо стало скупее промышляющих оружием бразильских контрабандистов, либо пленение одного-единственного метеорита уничтожило мистичность cлучая, представшего одновременно как реальность и как символ. Если верно последнее, мне нечего больше бояться засад случайности. Тогда ты, у меня за спиной вносящий поправки в мои записки, ты, пишущий между строк и на полях моих самых сокровенных мыслен, обреченных на сожжение, ты полностью ошибаешься, а Я совершенно прав: господство над случайностью позволит моему народу быть действительно неодолимым до скончания веков.
На самом деле этого разговора с самим собой не происходило. Когда я рысил на вороном лицом к ночному небу, мое решение уже было принято. Тут я опять увидел тигра. Затаившись в зарослях на краю обрыва, он готовился, как в первый раз, прыгнуть на двухмачтовое суденышко, стоявшее на якоре в бухте. Команда спала тяжелым сном, спасаясь от зноя в тени парусов. Вороной уже скакал во весь опор, почуяв запах дома. И дом бежал нам навстречу.
Я уже не двинусь отсюда, из Ибирая, пока не возьму в свои руки бразды правления. Здесь мой наблюдательный пункт. Здесь моя монашеская обитель. Отшельник, связанный с судьбою страны, я засел в этой хижине в ожидании событий. Сюда придут за мной. Я открыл свой дом для крестьян, для простолюдья, для черни — для народа, объявленного на положении полуподпольной ассамблеи. И он превратился в подлинный кабильдо. Вот это действительно произошло.
(Периодический циркуляр)
«Перечитывайте самым внимательным образом предыдущие выпуски этого периодического циркуляра, чтобы не терять на каждом повороте общую нить. Придерживайтесь не обода, который получает толчки на неровной дороге, а оси моей мысли, которая всегда остается в одном и том же положении, вращаясь вокруг самой себя». (Прим. Верховного.)
В это время в Парагвай двинулся Бельграно[105] во главе экспедиционной армии. Адвокат, образованный и мыслящий человек, Бельграно был убежденным сторонником независимости, но, несмотря на это, двинулся выполнять приказ буэнос-айресской Хунты: силой загнать Парагвай в загон для скота, то бишь для бедных провинций. Двинулся, движимый намерениями, которые поначалу, должно быть, казались ему благими. Двинулся по вине вина несбыточных надежд, вскружившего ему голову. Как это бывало и с другими, двинулся в сопровождении целого легиона подлых перебежчиков, вечных аннексионистов
В 1959 году в Аргентине увидел свет роман "Сын человеческий". В 1960–1962 годах роман был отмечен тремя литературными премиями в Аргентине, США и Италии как выдающееся произведение современной литературы Латинской Америки. Христианские и языческие легенды пронизывают всю ткань романа. Эти легенды и образы входят в повседневный быт парагвайца, во многом определяют его поведение и поступки, вкусы и привязанности. Реалистический роман, отображающий жизнь народа, передает и эту сторону его миросозерцания.Подлинный герой романа рабочий Кристобаль Хара, которому его товарищи дали ироническое прозвище "Кирито" (на гуарани Христос)
Роман «Над Неманом» выдающейся польской писательницы Элизы Ожешко (1841–1910) — великолепный гимн труду. Он весь пронизан глубокой мыслью, что самые лучшие человеческие качества — любовь, дружба, умение понимать и беречь природу, любить родину — даны только людям труда. Глубокая вера писательницы в благотворное влияние человеческого труда подчеркивается и судьбами героев романа. Выросшая в помещичьем доме Юстына Ожельская отказывается от брака по расчету и уходит к любимому — в мужицкую хату. Ее тетка Марта, которая много лет назад не нашла в себе подобной решимости, горько сожалеет в старости о своей ошибке…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Цикл «Маленькие рассказы» был опубликован в 1946 г. в книге «Басни и маленькие рассказы», подготовленной к изданию Мирославом Галиком (издательство Франтишека Борового). В основу книги легла папка под приведенным выше названием, в которой находились газетные вырезки и рукописи. Папка эта была найдена в личном архиве писателя. Нетрудно заметить, что в этих рассказах-миниатюрах Чапек поднимает многие серьезные, злободневные вопросы, волновавшие чешскую общественность во второй половине 30-х годов, накануне фашистской оккупации Чехословакии.
Настоящий том «Библиотеки литературы США» посвящен творчеству Стивена Крейна (1871–1900) и Фрэнка Норриса (1871–1902), писавших на рубеже XIX и XX веков. Проложив в американской прозе путь натурализму, они остались в истории литературы США крупнейшими представителями этого направления. Стивен Крейн представлен романом «Алый знак доблести» (1895), Фрэнк Норрис — романом «Спрут» (1901).
В настоящем сборнике прозы Михая Бабича (1883—1941), классика венгерской литературы, поэта и прозаика, представлены повести и рассказы — увлекательное чтение для любителей сложной психологической прозы, поклонников фантастики и забавного юмора.
Чарлз Брокден Браун (1771-1810) – «отец» американского романа, первый серьезный прозаик Нового Света, журналист, критик, основавший журналы «Monthly Magazine», «Literary Magazine», «American Review», автор шести романов, лучшим из которых считается «Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы» («Edgar Huntly; or, Memoirs of a Sleepwalker», 1799). Детективный по сюжету, он построен как тонкий психологический этюд с нагнетанием ужаса посредством череды таинственных трагических событий, органично вплетенных в реалии современной автору Америки.