Я вечности не приемлю (Цветаева) - [10]

Рябину Рубили Зорькою.

Рябина - Судьбина Горькая.

Рябина - Седыми Спусками...

Рябина! Судьбина Русская.

АХМАТОВА (рассматривая янтарь перед зеркалом). Каждая бусинка разная. Это чётки.

На шее мелких чёток ряд,

В широкой муфте руки прячу,

Глаза рассеянно глядят

И больше никогда не плачут.

И кажется лицо бледней

От лиловеющего шёлка,

Почти доходит до бровей

Моянезавитая чёлка.

Инепохожа на полёт

Походка медленная эта,

Как будто под ногами плот,

А не квадратики паркета.

А бледный рот слегка разжат.

Неровно трудное дыханье.

И на груди моей дрожат

Цветынебывшего свиданья.

А наше свиданье всё-таки состоялось.

Мне от бабушки-татарки

Были редкостью подарки:

И зачем я крещена,

Горько гневалась она.

А пред смертью подобрела

И впервые пожалела,

И вздохнула: "Ах, года!

Вот и внучка молода".

И, простивши нрав мой вздорный,

Завещала перстень чёрный.

Так сказала: "Он по ней.

С ним ей будет веселей".

(Протягивает ей кольцо.) А это от меня, на память. Одно из колец, которое досталось мне от бабушки, татарской княжны. Когда я сделала её фамилию своим литературным именем, то не сообразила, что собираюсь быть русским поэтом. (С легкой иронией.) Только в очень ранней молодости можно, входя в русскую литературу, взять себе татарское имя.

ЦВЕТАЕВА. Я прочла, точнее, перечла почти весь ваш сборник 40 года "Из шести книг". Если быть честной: старо, слабо. Что вы делали с 14 по 40 год? Внутри себя. "Непоправимо белая страница" - хорошие были строки. Эта книга и есть непоправимо белая страница. Жаль.

АХМАТОВА. Для себя я называю эту книгу "Плохо избранные стихотворения". Когда я в издательстве подписывала договор на неё, мне сказали: "Поразительно. Здесь есть стихи 909 года и 28 года, - вы за это время совсем не изменились". И вот что я ответила: "Если бы я не изменилась с 909 года, вы не только не заключили бы со мной договор, но неслыхали бы моей фамилии".

Ты в Россию пришла ниоткуда,

О моё белокурое чудо,

Коломбина десятых годов!

Что глядишь ты так смутно и зорко,

Петербургская кукла, актёрка,

Ты - один из моих двойников...

В стенах лесенки скрыты витые,

А на стенах лазурных святые

Полукрадено это добро...

Вся в цветах, как "Весна" Боттичелли,

Ты друзей принимала в постели,

И томился драгунский Пьеро...

И с ухватками византийца

С ними там Арлекин-убийца.

А по-здешнему - мэтр и друг.

Он глядит, как будто с картины,

И под пальцами клавесины,

И безмерный уют вокруг.

Это строки из моей "Поэмы без названия", над которой я сейчас работаю.

ЦВЕТАЕВА. Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писатьмирискусническую стилизацию об Арлекинах, Коломбинах и Пьеро. Зачем в такое время заниматься подобными вещами?!

АХМАТОВА. Настоящему поэту надо иногда падать, чтобы подняться.

ЦВЕТАЕВА. Я требую от жизни гораздо меньше, чем вы. Мне нужен лишь письменный стол, окно и дерево под этим окном.

АХМАТОВА. Моя жизнь - это не Шекспир, этоСофокл. Я родила сына для каторги. Его арестовали в 38 году. Он сидит в Крестах в Ленинграде, и я должна ехать туда, чтобы нести свой крест.

ЦВЕТАЕВА. Нет, это не Шекспир и неСофокл. Это страшнее. Это просто жизнь.

АХМАТОВА. Невидимка, двойник, пересмешник,

Что ты прячешься в чёрных кустах,

То забьёшься в дырявый скворечник,

То мелькнёшь на погибших крестах,

То кричишь из Маринкиной башни:

"Я сегодня вернулась домой,

Полюбуйтесь, родимые пашни,

Что за это случилось со мной.

Поглотила любимых пучина,

И разграблен родительский дом".

Мы с тобою сегодня, Марина,

По столице полночной идём,

А за намитаких миллионы,

И безмолвнее шествия нет,

А вокруг погребальные звоны,

Дамосковские дикие стоны

Вьюги, наш заметающий след.

ЦВЕТАЕВА. Я ходила вТрёхпрудный переулок, хотела увидеть дом, где прошло моё детство. Там всё снесли. По-прежнему лишь растёт моя любимая липа. Умоляю вас, Анна Андреевна, никому не открывать эту тайну. Иначе они узнают и срубят. От той России одна липа мне и осталась. Я ничего не понимаю в том, что тут происходит. Мужа забрали, дочь забрали. Я боюсь,что и я здесь не уцелею, меня раз-два и упекут. Меня все сторонятся, боятся общаться со мной. Я окружена пустотой.

АХМАТОВА. Сейчас всем трудно понять, что здесь происходит. К сожалению, бдительность вырождается в неоправданную болезненную подозрительность. Все говорят шёпотом. Остаётся только надеяться, что, когда-нибудь, это пройдёт.

ЦВЕТАЕВА. Я здесь оказалась ещёболее чужая, чем там. Там я была не нужна, здесь я - невозможна. Когда я была там, у меня хоть в мечтах была родина. Я считала, что мой настоящий читатель здесь, в России. Печатайся я здесь - каждый нашёл бысвоё. А когда я приехала в СССР, в это глухое, без гласных, в свистящую гущу, то у меня и мечту отняли. Здесь мне не только заткнули ротнепечатаньем моих стихов, здесь мне и писать их не дают. Всюду живём с сыном на птичьих правах. Попросила Асеева, близкого мне как поэта, чтобы он помог с жильём. Знаете, что сказал Асеев: "Это не в моих силах, если вы непротив, я позвоню Фадееву". Неужели он такой важный человек, любимец правительства, не в состоянии раздобыть для меня хоть какую-нибудь комнатёнку?