Я ухожу - [7]

6

В тот день, когда судно пересекает Полярный круг, на борту обычно устраивается праздник. Феррера предупредили об этом намеками и шуточками, не сулившими ничего хорошего, но вынуждавшими их объект заранее смириться с неизбежной церемонией посвящения. Однако он пренебрег этой угрозой, посчитав, что сей ритуал проводится только на экваторе, в тропиках, и оказался неправ: такое событие отмечают в равной мере и на севере.

Вот почему в то знаменательное утро троица переодетых чертями матросов с гиканьем ворвалась в его каюту и, завязав жертве глаза, поволокла ее через весь корабль в спортзал, увешанный, по случаю торжества, черными драпировками. Там с него сняли повязку, и он узрел Нептуна, сидящего в центре, на возвышении, со свитой, куда входили капитан и несколько офицеров. Морской царь (его роль исполнял старший стюард) был обряжен в корону, мантию и ласты для ныряния; в руке он держал трезубец, а рядом сидела любительница грызть ногти, изображавшая Амфитриду. Бог морей, грозно вращая глазами, приказал Ферреру простереться у его ног, повторить за ним какие-то дурацкие заклинания, измерить спортзал двойным дециметром, достать зубами связку ключей из миски с кетчупом и проделать еще энное количество глупостей. Пока Феррер исполнял все это, ему казалось, что Нептун шепотом собачится с Амфитридой. Затем капитан разразился короткой приветственной речью и вручил Ферреру диплом о переходе Полярного круга.

Вскоре после означенного перехода в море появились первые айсберги. Их видели издалека, только издалека: корабли не слишком-то любят приближаться к этим ледяным горам. Иногда встречались айсберги-одиночки, а иногда и целые армады недвижных гигантов; некоторые из них были идеально гладкие, блестящие, другие — корявые, почерневшие или желтые от моренных наносов. Своими контурами они напоминали то зверей, то геометрические фигуры, а размерами были сравнимы то с Вандомской площадью, а то и с Марсовым полем. Но все-таки они выглядели куда скромнее и дряхлее своих антарктических собратьев, которые величественно плывут по морю ровными сверкающими громадами. Эти же были какие-то угловатые, бесформенные, перекошенные, словно непрерывно вертелись туда-сюда в дурном сне.

По ночам, когда Ферреру тоже не спалось, он вставал и шел коротать время на мостике, в компании вахтенных. Просторный и пустынный, как вокзал на заре, мостик был застеклен по всему периметру. Под сонным присмотром вахтенного офицера двое рулевых, сменявшихся каждые четыре часа, неотлучно стояли перед пультами, не спуская глаз с лотов, радаров и пеленгаторов. Феррер тоже созерцал море, освещаемое мощными прожекторами, хотя смотреть там, честно говоря, было не на что — одна только бесконечная ровная белизна во мраке, иными словами, настолько мало, что даже иногда слишком. От скуки он изучал навигационные системы, карты и метеосводки. Вахтенные быстро обучили его манипуляциям с приемником, и он убивал время, ловя радиосигналы на всех частотах; это занимало не менее четверти часа — все лучше, чем ничего.

Единственным событием за это время была остановка судна среди льдов, сделанная по техническим причинам. С борта спустили веревочный трап, и Феррер сошел по его скользким обледенелым перекладинам на лед, чтобы прогуляться. Вокруг по-прежнему стояла мертвая тишь, нарушаемая только мягким шорохом его шагов по снегу, дыханием ветра да редким криком буревестника. Удалившись от судна, в нарушение запрета, на приличное расстояние, Феррер увидел целую колонию моржей, мирно дремавших бок о бок на плавучей льдине. Посреди гаремов возлежали, точно султаны, старые самцы, лысые, усатые, все в шрамах былых сражений. Время от времени одна из моржих приоткрывала глаз, обмахивалась плавниками и снова погружалась в сон. Феррер вернулся на борт.

Затем жизнь снова пошла своим неторопливым монотонным ходом. Было только одно средство развеять скуку, а именно — нарезать время, как режут колбасу. Делить его на дни (до конца плавания столько-то Д., минус семь, минус шесть, минус пять…), а также на часы (что-то я проголодался; до обеда столько-то Ч., минус два, минус один…), на минуты (я выпил кофе, значит, до похода в туалет минус 8 М., минус 7…), и даже на секунды (я обхожу мостик по периметру, это занимает приблизительно 30 С.; между намерением и осмыслением сделанного проходит целая минута). Короче, достаточно, как в тюрьме, вести счет времени, размечать его всеми своими занятиями — едой, видеофильмами, кроссвордами или комиксами, — дабы победить скуку в зародыше. Хотя можно также и ровно ничего не делать, а провести полдня за чтением, валяясь на койке в майке и вчерашних трусах, лениво откладывая на потом мытье и одевание. Поскольку лед отбрасывает в каюту свою безжалостно слепящую, точно хирургическая лампа, белизну, не радуя ни единой тенью, приходится в ожидании сумерек завешивать иллюминатор полотенцем.

Впрочем, кое-какие развлечения на судне бывают: регулярный обход кают главным механиком и ответственным за пожарную безопасность, учебные тревоги, тренировки по срочной эвакуации, хронометраж при надевании автономного спасательного костюма с подогревом. Можно также почаще наведываться к медсестре Брижит, флиртовать с ней, пока усатый радист трудится у себя в рубке, отпускать комплименты по поводу ее высокой квалификации, или привлекательной внешности, или загара, совершенно необъяснимого в этих широтах. И тогда он узнает, что, во избежание депрессий или худших болезней, типичных для этих бессолнечных краев, женскому персоналу, согласно коллективному договору, предоставлено право загорать в ультрафиолетовых лучах по четыре часа в неделю.