Я убийца - [20]

– Переводчицей?

– Она же долго жила за границей. У нее первый муж служил советником посольства по культуре. Где-то за границей. А точно не знаю где.

– Понятно. И, наверное, у нее сохранились культурные связи? Как-то она это реализует?

– А как же! Второй муж у нее – испанский импресарио. Концерты организует, – пояснила девушка.

– Как он участвует в картине?

– Никак. Он же спец по эстраде.

– А что с режиссером вышло? – осторожно поинтересовался Юрий. – Что-то личное?

– Куда там! – искренне возмутилась девушка и еще больше зарумянилась. – Всем, кто до конца будет работать, то есть режиссерам, операторам, актерам, звукооператору, она, чтобы меньше платить, обещала проценты от проката. Понятно? Так получается чуть больше, но попозже. А Вадим Викторович захотел, чтобы все эти разговоры и обещания были закреплены в контракте. С группой и с ним лично. Ну и…

– Вызвали юриста. Обсудили. Написали текст договора. А он не подошел?

– Вы что, шутите? Какой еще юрист? Он же бешеных денег стоит. Откуда на картине? А у нас тут копеечные тыры-пыры. Из-за этого и весь сыр-бор.

– Так как же?

– Просто… Собрали худсовет. Посмотрели черновую сборку материала. И обсуждение… Все, кто раньше заискивал перед Вадимом Викторовичем, кто умолял его… Не знаю, что уж там Татьяна наобещала им… Но! Все как с цепи сорвались. Охаяли. Откровенно чушь несли. И такой он, и сякой… Вот.

– Зачем?

– Чтобы снять с картины! Отстранить от работы. Дать другому на монтаж.

– Зачем?

– Чтобы все себе захапать.

– Как?

– Вадиму Викторовичу, как не справившемуся с работой, фигу с маслом. Если еще неустойку не назначат выплачивать. Новому режиссеру за доработку – две копейки. Естественно, без какого бы то ни было упоминания в титрах.

– А замысел?

– Да что вы? Весь замысел за месяц до съемки должен быть готов. Вы же сами знаете. В готовом материале только уточнения… Художественные детали. Конечно, без Вадима Викторовича монтажа не будет. Это просто убьет картину. Она ее нигде не пристроит. А тем более на Берлинском фестивале.

– Говорят, что картина, так сказать, некоторым образом в… нетрадиционном решении. Вернее, нетрадиционно ориентирована, так сказать, в… сексуальном смысле?

– А как же! Иначе и смотреть не будут. Вадим Викторович первым в нашем кинематографе осмелился так откровенно, так глубоко и верно!.. Да вы и сами можете посмотреть. Он недели через две, кажется, будет готов показать первый вариант монтажа. С музыкой! Хотите, я вам студию покажу?

– Спасибо.

– Тогда пошли вместе, – девушка поднялась с дивана. – Там в третьем павильоне наши художники декорацию хорошую поставили. Квартира с выходом во двор! А улица! Мигалки неоновые! Такая красотища! Только представьте – настоящая живая улица!

– По пути к актерам в комнату заглянем? – уже в коридоре поинтересовался Гордеев.

– Там же нет никого. Вы имеете в виду актерскую или гримерную?

– Наверное, гримерную.

– В какую? В центральную?

– Неважно. Кто-то же там работает?

– Раньше места всем картинам не хватало, – грустно вздохнула киношная девушка, – писались в очередь на грим в центральную, а теперь, когда кто-то работает даже по мелочи, клип там или реклама, ходим смотреть, как на чудо.

Они шли по солнечному переходу, соединяющему разные производственные корпуса, по узким извилистым коридорам. И вдруг показалось, что где-то в закоулках мелькнул старичок Михаил Тимофеевич под ручку с Татьяной Федоровной. Но только мелькнул и бесследно пропал.

За витринными стеклами гримерного цеха царила тишина. В специальных витринах были выставлены особые экспонаты – удивительно сложные и яркие парики сказочных персонажей, манекены, загримированные «с портретным сходством»: головы политических деятелей, рок-музыкантов и даже американского президента Клинтона.

– Тук-тук! – громко прокричала девушка за занавеску. – Есть в тереме кто-нибудь?

– Проходи, Нюшка, – позвали из глубины лабиринта. – Мы тут возимся!

Гордеев поспешил за своей проводницей, они прошли сквозь несколько пустых гримерных комнат, отражаясь в темных зеркалах, наталкиваясь на пустые парикмахерские кресла, и в конце концов оказались в небольшой гримерке на два «посадочных» места.

Приходу девушки тут обрадовались.

Прежде всего хозяйка, молодая долговязая девица со множеством всевозможных фенечек и прибамбасов на всех деталях одежды и на совершенно лысой голове, где вместо волос были нарисованы разноцветные листья и цветы, а поверх приклеены бумажные бабочки, мухи, кузнечики!

– Вались к нам, Нюшка! – На губах девицы искрились мелкие стальные колечки. – Я тут пока работаю. Но скоро…

– Привет, Анюта! – донеслось из-за высокой спинки парикмахерского кресла. Только в зеркале был виден сидящий там молодой человек.

Это был тот же актер, что недавно попался Гордееву в коридоре в костюме эсэсовца – высокий блондин с арийскими чертами лица. Теперь стараниями гримера он превратился в изнуренного разночинца, нервного петербургского революционера конца девятнадцатого века.

– Как хорошо, что ты здесь, – обрадовалась румяная Нюшка, увидев его. – Вот адвокат приехал. Мы в группе встречались. Теперь вот… Он с тобой хочет поговорить.