Я убиваю фашистов - [2]

Все трое побежали к дому. Фабиано прикончил обоих фашистов выстрелом в голову из своего револьвера. Закко и Профили вошли в дом. Вскоре они вывели оттуда еще одного фашиста. Закко, высокий, держал его за шиворот. Он толкнул его вниз. Фашист пролетел по ступеням и упал лицом вниз на тротуар. Фабиано остановился и дважды выстрелил в него.

Из соседних домов снова стали выходить люди. Они маленькими кучками обступили убитых фашистов. Вульф слышал, как Фабиано, Закко и Профили шумели и кричали внутри. Он поднял голову и в окно увидел Фабиано, который сбрасывал в толпу какие-то папки с бумагами. Он был без пиджака.

— Вот, смотрите, — кричал он. — Все вы тут есть!

Папки раскрывались на лету, и ветер разносил бумаги по всей улице. Люди протягивали руки, хватали сыпавшиеся листки.

Фабиано снова показался в окне и выбросил еще груду папок.

— Сжечь все это, — сказал он.

Тут Вульф снова увидел карабинера. Он подходил, проталкиваясь через толпу с важным видом, стараясь сохранить престиж представителя власти. Никто не обращал на него внимания. Он оглядел четверых убитых фашистов, слегка покачал головой и поспешно удалился.

Вульф переступил через ноги итальянца в малиновой рубашке и пошел прочь. Он шел, пока не увидел надпись на дверях: «Дорожный комендант». В комнате у дощатого стола сидел молодой капитан из Уичиты, штат Канзас.

— В городе беспорядки, совсем недалеко отсюда, — сказал Вульф.

— Об этом пусть беспокоится начальник военной полиции.

Вульф расспросил о дороге, о позициях. Капитан сказал ему, где находится штаб и какие дороги уже разминированы. Вульф простился и вышел. Когда он проходил мимо бетонных зданий, убитые фашисты лежали на том же месте и вокруг них толпился народ, но Фабиано, Закко и Профили не было видно.

Вульф вернулся на окраину города, в помещение, занятое военной полицией. Он рассказал полицейскому сержанту про убитых фашистов. Сержант взял с собой двух рядовых в белых шлемах и поспешил в город, на место происшествия. Вульф расставил свою походную койку, надел пижаму и спокойно проспал остаток дня и всю ночь.

Наутро, когда он завтракал вместе с остальными, сержант сказал ему, что административные власти, наконец, прибыли: один англичанин и один американец.

— Им тут и делать нечего, — сказал сержант. — Убитых нет, кроме тех итальянцев на площади. Надо разыскать тех бездельников, что вчера устроили пальбу.

— Зачем? — спросил Вульф.

— А вы разве не видели четырех молодчиков с продырявленной шкурой?

— Видел.

— Кто-то перестрелял их.

— Мы каждый день дырявим итальянские шкуры.

Сержант не засмеялся.

— Кто-то пристрелил их вчера на улице среди бела дня.

— Знаю, — сказал Вульф. — Я ведь вам говорил, это было при мне.

— При вас?

— Да.

— И вы можете сказать, кто стрелял?

— Лиц я не запомнил, — сказал Вульф.

— А какие-нибудь приметы можете назвать?

— Нет, я поторопился уйти оттуда.

— Сколько их было?

— О, много! Целая толпа, — сказал Вульф.

— Молодые, старые?

— Боюсь сказать.

— Итальянцы?

— А вы как думаете?

Сержант встал с недовольным видом, поправил свои краги и надел повязку на руку.

— Вас можно будет застать здесь? — спросил он Вульфа.

— Нет, я сегодня уезжаю в Маддалони.

— Маддалони еще не взято.

— Все равно мне нужно в том направлении.

— Но вы сюда вернетесь?

— Не знаю, — сказал Вульф и пошел укладывать свой вещевой мешок.

Назавтра он нагнал Пятую армию под Маддалони. Он наблюдал в действии американские пушки. В ближайшее время ничего нового ожидать не приходилось, и он вернулся в Карбонару.

Проходя по улицам города, Вульф увидел оцепленное веревкой пространство, посреди которого сидели за столом представители АМГОТа. Он, не останавливаясь, направился к дому, занятому военной полицией. Там ему сказали, что арестован один из итальянцев, зачинщиков стрельбы. Вульф оставил свой вещевой мешок и пошел в город, туда, где он видел веревочное оцепление. Он показал свое корреспондентское удостоверение английскому постовому, и тот пропустил его за веревку. Он уселся на ступеньке позади стола, за которым сидели два амготовца: англичанин и американец. По обеим сторонам улицы толпились жители города: мужчины, женщины, старики, дети. Одни стояли, другие сидели на земле.

На скамье, лицом к амготовцам, сидел Фабиано (вот как — они поймали Фабиано!). На столе лежал его автоматический револьвер (вот как — и револьвер у них в руках).

— Это не есть суд, — говорил англичанин-амготовец на грамматически правильном итальянском языке. — Нам только предстоит определить, должны ли вы быть преданы союзническому суду или итальянскому гражданскому суду.

— Фашистскому суду?

— А по каким законам они будут судить? — вопрос Фабиано прозвучал совсем по-детски.

— Об этом не беспокойтесь, — сказал англичанин.

— Дело заключается в том, что вы застрелили четырех человек, — сказал американец.

Вульф отметил про себя его язык — живой, настоящий итальянский язык, не книжный и не простонародный.

— Я застрелил двоих, — скромно поправил Фабиано.

— Здесь сказано — четверых. Но мы здесь не для того, чтобы решать, правильно вы поступили или нет, — благожелательно добавил американец.

— А для чего вы здесь? — Фабиано сидел, положив на колени свой клетчатый пиджак; в его позе не чувствовалось принуждения, и в голосе не было испуга.