Я убил смерть - [2]

Кажется, вчера еще они шли по плитам канала, в воде кувыркался остророгий месяц. Потом пили кофе. Она научила его пить черный кофе. Ему это нравилось, потому что нравилось — ей…

Лика открыла не сразу. Смотрела чужими глазами.

Вдруг отпрянула. Попятилась, пропуская его. Глядела недоверчиво, панически.

— Ты? Правда? — спросила она с ужасом и сомнением. И тотчас же вся сжалась.

— Прости, Дим, я не… — Она проглотила слова. — Я немножко приберу.

Она скользнула в комнату, крепко притворив дверь.

Это было нелепо, будто он пришел не к себе…

Она выдвигала ящики, что-то швыряла. Наконец вышла.

— Заходи же, — сказала она, судорожно глотнув воздух и словно недоумевая, чего же это он там застрял.

Она отошла (ему показалось: отскочила) к окну.

И стояла, чуть покачиваясь и тревожно скосив глаза на него.

Он прикрыл дверь, шагнул к ней. Она тихо вскрикнула, выбросила руки, как бы отталкивая его своими узкими ладонями.

— Нет-нет… Этого не может быть…

— Что ты, Лика. Это действительно я. — Доказывать, что ты есть ты, было явно абсурдным, и он пошутил: — Хочешь, ущипну?

Растерянно подергал себя за хохолок на макушке.

И этот жест, такой знакомый и привычный, может быть, несколько успокоил ее.

— Сядь там. — Она повела глазами.

«Детский сад», — подумал он, опускаясь в маленькое креслице с запрокинутой назад спинкой.

— Чешское? — спросил Дим.

— В театре знакомый столяр сделал. Я играла в чешской пьесе… Хотя откуда тебе знать?.. Она ведь всего три года назад поставлена у нас в театре… (Дим вздрогнул). А ты… Там тоже, между прочим, героиня является… потом…

Лика зябко поежилась, передернула острыми плечами.

В руках у Дима оказался деревянный жирафенок с удивленно торчащей на длинной шее головой-нашлепкой.

Он вертел этого жирафенка, улыбаясь. Ему дико хотелось подойти к Лике, прижаться к ней…

Лика ушла на кухню и вскоре вернулась, неся перед собой медный сосуд на длинной палке. Налила ему кофе. Подала кексы. Нервно ходила на почтительном расстоянии но комнате, прикладывая к щекам свои пальцы — истощенные и суховатые, они напоминали церковные свечи. Теперь он разглядел, что она изменилась, отяжелела кожа на подбородке, переносье прорезала глубокая морщина.

— Милый Дим, если ты — действительно ты, то выслушай меня… Я понимаю, — говорила она теперь своим поставленным сценическим голосом, — ты пришел к себе в дом… Ты так думаешь… То есть… я не то хотела сказать… Как тебе…

Она вдруг остановилась, прислушиваясь к чему-то в коридоре. И опять ходила — размеренно. Сжимала пальцами виски.

О чем она? Он не мог осознать, о чем она. Сквозь сумятицу слов вдруг понял одно, страшное: она гонит его. Просто гонит.

— Ты разрешишь мне допить чашку кофе?

— Ну зачем? — с укором воскликнула она. — Ты взрослый человек… У тебя есть хоть капелька здравого смысла?

— Нет, — сказал он, заводясь.

— Подумай о себе… Тебе же никто не поверит… Тебе, видимо, надо переехать в другой город, если уж так случилось… Может быть, под другой фамилией… Милый Дим…

Дим заметил, что из-под секретера торчит ночная туфля. Она была огромная, со стоптанным задником.

«Уйду. — Он тер ладонью лоб. — Сейчас, сейчас. Все очень уж сразу… Еще вчера… Вчера?.. Какой бред!» Для него это действительно было «вчера». Он, кажется, сказал это вслух.

— Что вчера? Ты теперь даже не прописан. Да не в этом дело… В чем ты меня подозреваешь?.. не смотри на меня такими ужасными глазами, а то я заплачу… Я ведь сама тебя… вернула…

— Я не знаю, для чего ты это сделала… Здесь ведь не скажешь спасибо или благодарю. Только я думаю все: почему ты не сделала это сразу, тогда?.. Я даже не знаю, сколько лет прошло — три, пять?..

— Я все объясню… — В глазах ее метнулся испуг. — А сейчас ты должен понять, вернее, просто поверить…

Вдруг она встрепенулась слегка, вытянула шею, опять прислушалась к чему-то в коридоре. И опять ходила, поглядывая на себя в зеркало, на свое покрытое красными пятнами лицо с неправдоподобными иконописными глазами.

— Только пойми: сейчас лучше, благоразумнее… для тебя, чтобы никто не знал об этом… о твоем… ну, возвращении.

Происходило что-то чудовищное, нечеловеческое, и он хотел только осознать — что?

Она остановилась, удивленно взглянула на него, сидящего в низеньком креслице и прикрывшего ладонью глаза.

— Кажется, телефон, — сказала Лика и выскочила, плотно прикрыв дверь.

Слов не было слышно. Она говорила быстро, как-то захлебываясь, потом умолкла. Позже через дверь пробилась фраза: «Почему ты так сух? Ты все еще сердишься?»

Солнце ушла за дома. В комнате стало мрачновато.

Дим не мог одолеть озноба. Оглянулся и опять увидел ночную туфлю — огромную, со стоптанным задником. Он хотел просто понять, что Происходит. Хотя что здесь понимать?

Телефон крякнул от резко повешенной трубки. Лика вошла, прихватывая на ходу полы распахнувшегося халата. Она включила свет, мельком взглянула на туфлю, потом на Дима, прикрыла ладонью прилившую к шее и ушам красноту.

— Тебя каждую минуту могут застать. Ко мне должны прийти из театра… Пойди куда-нибудь… пока. Пойми наконец — ты же фикция для них… Тебя нет! — Она приопустилась перед ним на колено, коснулась его своими длинными пальцами, как бы заклиная.