Я – Сыр - [9]
Отец повернулся. Он хватал воздух огромными глотками через широко открытый рот. Щеки были в поту и грязи, куртка – порвана. Адам бросился к нему и обнял. Он никогда не любил отца так сильно, как тогда.
Т: И это ключ?
А: Думаю, да. Вы просили рассказать, как все это начиналось. Возможно, это и было начало.
Т: Что для тебя было самым решающим в этом случае?
А: Что вы полагаете?
Т: Я полагаю – встреча с той собакой в лесу? Или было что-то еще, подтолкнувшее вас с отцом войти в лес?
(пауза 5 секунд)
А: Выйдя из лесу, мы с отцом не разговаривали, и ни о чем не говорили матери,сделав из этого секрет. У меня не было ничего страшнее встречи с той собакой. Но вроде бы для меня все это не имело никаких последствий. Отец рассказывал матери о том, как мы гуляли по лесу, и о том, как приятно быть на свежем воздухе в первое воскресенье марта. А все, что было потом – отец был очень сильно искусан и нуждался в медицинской помощи… я забыл о причине, по которой мы вошли в лес.
Т: Как ты думаешь – твой отец увидел на улице что-то, что могло его ввести в панику?
А: Да.
Т: Что, ты полагаешь, он увидел?
А: Я не знаю… не знаю…
(пауза 5 секунд)
А: Если можно, то мы прервемся? Я устал… это был водосток и лужа, которую не обойти.
Т: Конечно прервемся. Ты был молодцом. Постарайся отдохнуть.
А: Спасибо.
ЕND ТАРЕ ОZК004
Телефонная будка стоит в стороне от Ховард-Джонсонса на перекрестке магистралей номер 99 и 119. Солнце слепит, отражаясь от ее стекол. Я слезаю с байка и иду к ней. Ботинок трет, и на правой пятке вздувается пузырь. Я гнусь под ветром и шарю по карманам, ища заблудшие в закутки монеты. Я должен поговорить с Эмми Герц. Ее голос поддержит меня. Я хотел позвонить ей этим утром, когда покидал Монумент. Мне вообще-то нужны лекарства. Можно было бы остановиться в Файрфельде, отдохнуть и немного перекусить, разве что только в «Херши-Баре». Сейчас я где-то между Файрфельдом и Карвелом, как раз между теми местами, через которые проезжаю. Я растерян, и поэтому нуждаюсь в разговоре с Эмми. Она поднимет мой дух и рассмешит меня. Я ее люблю.
Я дошел до телефонной будки после бесконечной ходьбы, похожей на сон, когда идешь и никак не можешь дойти до места назначения. Смотрю на часы – на них только лишь час пятнадцать. Уроки закончатся только в два пятнадцать, и еще пятнадцать минут ей идти домой, если она где-нибудь не задержится. Смотрю на телефон в будке с отвращением – не к телефону, а к себе. Я потерял счет времени и никогда не доеду до Белтон-Фолса до наступления темноты. Я мельком взглянул на Ховард-Джонсонс. Я не голодный, но знаю, что телу нужна энергия для всего моего путешествия в Ротербург. Мать всегда говорит, что я недостаточно ем, и всегда пытается впихнуть в меня как можно больше или приносит домой самые новые витамины в виде сладостей или жевательной резинки. Моя бедная мама.
Я качу свой байк по дороге на Ховард-Джонсонс. Когда я еще был маленьким, то назвал его «Апельсиновым Джонсоном». Мы проезжали его на машине – мать, отец и я. Я был между ними на переднем сидении, и когда я сказал «Апельсиновый Джонсон», они засмеялись, и я почувствовал себя в безопасности и в окружении их любви. Иногда и по сей день, я могу как-нибудь ночью прошептать: «Апельсиновый Джонсон», мне снова становится лучше, и я защищен от всех бед.
Мне обязательно надо отдохнуть. Я знаю, что в Ховард-Джонсонсе есть комната отдыха, но, по меньшей мере, у меня две проблемы. Прежде всего – это то, что мне делать с байком? Он без замка, и я не могу оставить его без присмотра. Я застряну тут, если что-нибудь с ним случится. Другая проблема в том, что ванные комнаты или душевые обычно не имеют окон. Это создает множество сложностей, потому что не могу находиться один в закрытом помещении. Мне надо будет сидеть в ванне с закрытой дверью и не иметь возможности наблюдать за байком. Вторая проблема решается, если я беру комнату, выходящую окнами на площадь, быстро моюсь, наблюдая за байком через окно.
И вот я на центральной площади Ховард-Джонсонса. Мне очень хочется отдохнуть, и я спешу через улицу.
Я стою в телефонной будке, в трубке все гудит и гудит. Я знаю – это дальний выстрел, и, скорее всего, Эмми Герц осталась в школе, но гудки следуют один за другим, и я потерял счет их количеству.
Мой желудок тянет и напрягает. Съеденный в Ховард-Джонсонсе Гамбургер, переворачивается камнем в животе. Можно было бы заказать что-нибудь легкое, например, суп или жаркое с рыбой. И мне бы врача. Мои руки липнут от пота к поручням будки, а пальцы – как чужие. В отличие от меня они привыкли к изгибам велосипедного руля. Головная боль наступает железными прутьями под костью лба. Я разбит, но Эмми Герц может все излечить.
В трубке по-прежнему гудки, им нет конца.
Грузовики несутся на север по девяносто девятому шоссе. Их моторы ревут и стонут в непрерывном гуле.
Эта повесть является продолжением «Шоколадной войны». В ней описываются последствия драматических событий, описанных в первой книге. Шоколад распродан, и директор школы в восторге. Но среди героев – учителей и учеников школы «Тринити» многое меняет свои полюса. Главный герой после публичного избиения проходит продолжительное лечение и отправляется к родственникам в Канаду на поправку, исчезая со сцены «военных» действий. Но его действия и отношение к той шоколадной распродаже сеют раздор в атмосфере этой как бы образцовой католической школы, выводя на чистую воду остальных героев этих двух повестей.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.