Я сын батрака. Книга 1 - [17]

Как-то я со своего двора вышел на улицу и увидел, что возле двора Беленковых стоит небольшая пушка, пара лошадей и человек шесть красноармейцев. Я сел на призьбу и стал смотреть за красноармейцами, что же они будут делать. Сначала они стояли возле пушки и что-то обсуждали, затем двое ушли во двор Беленковых и оттуда вернулись с топорами. Подошли к вишнёвым деревьям и начали их рубить. Как я это увидел, то мне стало грустно и больно до слёз. Ведь в июле месяце эти деревья усыпаны ягодами вишен, и мы с Лёнькой Беленко не однажды прятались от тёти Ульяны в зарослях этих кустарниковых деревьев и с удовольствием поедали сочные вишневые плоды.

Я сижу и смотрю, как бойцы очищают просеку между деревьями. Как только просека была готова, они затащили туда свою пушку. Я обрадовался тому, что вырубили не все вишнёвые деревья, значит, что-то и нам достанется. Только они спрятали пушку в просеке и стали её закидывать срубленными ветками, как в это время их кто-то позвал. Я сначала не видел, кто бойцов зовёт, но голос его слышал отчётливо, но когда солдаты посмотрели вверх, в сторону сарая, то я туда тоже посмотрел и увидел солдата, сидящего на конке крыши сарая с биноклем в руках.

Он им кричит: «От южной кошары идёт легковая машина, чья не известно, то ли наша, а может немецкая, что будем делать?» Как все солдаты забегали, одни побежали к пушке, другие прибежали к воротам и смотрят то направо, то налево вдоль улицы. А я, семилетний мальчишка, сижу спокойно на призьбе и думаю, а что это они так всполошились, ведь их шесть человек и все с винтовками, а там едет одна легковая машина и столько страха. Ладно, думаю, посижу, посмотрю, может стрелять будут, хорошо бы из пушки, а то я ещё не видел, как пушка стреляет. Но тут наблюдатель испортил все мои надежды, он сказал, что машина повернула в сторону Бурукшуна, и поэтому командир дал отбой. Так боя и не было. Я ещё повертелся возле своих ворот, а затем меня мама загнала во двор. На другой день, я проснулся утром — и сразу на улицу, проверить, на месте ли пушка. Но, к моему разочарованию, её там не было, осталась только просека и вялые ветки деревьев.

ОКУПАЦИЯ

Красноармейцы как пришли, так и ушли, а хуторяне остались, ждут, что будет дальше. А что дальше, скоро придёт немец и заведёт свой немецкий порядок. Но какой он будет этот порядок, очень волновало хуторян. Ждём когда придет этот супостат. А он не идёт, день, другой, пятый. Тогда хуторяне собрали сход, и решили, раз власти никакой нет, давайте сами командовать. На сходе, всё, что осталось от налёта наших солдат, разделили по справедливости.

У нас в семье появился достаток, мы каждый день ели борщ с мясом и белым хлебом. В стайке я видел четыре овечки, в сарае стояли две бутыли с растительным маслом. В общем, живи и радуйся. Все семьи живут в достатке, казалось бы, надо радоваться, но в хуторе не радуются, а тревожно ожидают, что будет завтра или послезавтра. Немцы должны же прийти в хутор, а их всё нет и нет. Вдруг пришла весть из Бурушуна, оказывается, там немцы давно уже находятся. Их было немного — шесть человек, так сказать, небольшой гарнизон, но к нам они почему-то не приезжали.

На дворе стоял август месяц, у нас, на бывшем колхозном, а теперь общем огороде, созрел виноград. Немцы как-то узнали про это, и приехали два солдата на линейке, на которой стояли плетёные корзинки. Собрали женщин и заставили их собирать виноград. Нагрузились и уехали.

После этого они стали к нам приезжать раза три в неделю. Обычно приезжали два солдата: высокого роста, морды толстые, шеи тоже как брёвна, одним словом, откормленные. А почему им быть не откормленным, они не служили, а жили лучше, чем на курорте. Продукты собирали не только в Бурукшуне, но и к нам приезжали и ездили по дворам — собирали яйца, масло, хлеб и прочие продукты. Первый раз они приехали, остановились около хаты деда Паки и о чём-то с ним разговаривали. Потом они поехали по дворам, стучали кнутом по воротам, пока кто-нибудь не выйдет. Обычно выходила женщина, немец сразу ей говорил: «Бабка, яйко, масла давай». Вот эти слова они знали, а больше я от них русских слов не слышал. Хозяйка двора, к которому подъезжали немцы, выносила продукты, и если немец полученным был доволен, то он говорил: «Гут», садился на линейку и ехал к следующему двору. Позже, как только линейка с немцами появляется в переулке, хуторянки уже готовили, что отдать этим супостатам. Хуторяне немцев кроме как супостаты, больше никак не называли. Упряжка с немцами двигалась вдоль дворов, а бабки, с уже приготовленным, стояли у своих ворот и ждали. Немцы спокойно собирали подать и, загрузившись, уезжали.

За всё время, пока немцы ездили к нам за продуктами, между ними и хуторянами не было ни одного конфликта. То ли немцы нам попались тихие, то ли хуторяне повода не давали, как бы то ни было, а обошлось без конфликтов. Позже в хуторе появилась немецкая власть, старостой был назначен наш хуторянин одноногий Яков Кошевой, а полицейским, его сын Ефим. Власть хоть и была немецкой, но особо она никого не притесняла, так что жили мирно почти до конца оккупации. И только уже в начале весны 1943 года староста начал готовить списки для отправки молодёжи в Германию. В этот список попали и наши члены семьи, брат Алёша и сестра Наташа. Был и другой список, так называемый, «Советские активисты», в него попала наша мама. Но на наше счастье, немцам под Сталинградом, наши так наподдали, что они забыли про списки, им надо было самим спасаться, а не заниматься карательными операциями.